Носорог для Папы Римского

Он вручил Сальвестро серебряные ножны. В этом жесте ощущалась некая скрытность, точно другие монахи могли воспротивиться такой расточительности со стороны приора. Бывали и другие подобные случаи, когда Сальвестро подавлял желание вовлечь в разговор того или иного из монахов или же, подслушав, о чем они говорят, высказать свою точку зрения. Как-то раз в горах над Больцано они до самой ночи не встретили ни единой души и вынуждены были как могли устраиваться на ночлег среди сосновых стволов. Почти полная темнота под древесным пологом и тишина, не нарушаемая ни малейшим дуновением ветерка, удручали послушников. Дрожа от холода, Сальвестро слышал, как Йорг говорил им: «Но тишины не бывает. Бог дышит повсюду. Разве вы не слышите?» Когда же они помотали головами, он продолжил: «Нет? Вы уверены?» Он сам задышал громче, потом поочередно приложил ухо к груди каждого из них, говоря: «Думаю, я его слышу». И они наконец поняли. «Это дыхание Бога, слышите? Всего лишь одолженное нам на время. Прислушайтесь…»

И Сальвестро, прислушиваясь к самому себе, подумал об улице в Прато, на которой они оставили ту женщину и где тишина была подспудным стуком, от которого он спасался внутри самого себя. Прежде чем он успел сдержаться, он сказал что-то насчет того, что наихудшая тишина — та, которая громче всего на свете, сказал что-то очень глупое, но Йорг повернулся к нему в удивлении и произнес: «Ну вот, видите? Сальвестро это понимает…» — и он продолжил бы, но в этот момент приблизились двое монахов постарше и приор отвернулся от него, будто своими ободряющими словами перешел некую негласную границу в их отношениях. Бывало и другое — неосмотрительные похлопывания по спине, когда впереди показывался постоялый двор, немногословные поощрения, обмен беглыми фразами по пути, — и всякий раз Йорг отступал, останавливался, словно такого рода похвала была для приора слишком большим отступлением от его обычной сдержанности или слишком явным признанием особой роли Сальвестро. Ножны были вручены сходным образом, потому что стоило забормотать слова благодарности, как Йорг нетерпеливо отвернулся, и Сальвестро, как и прежде, почувствовал себя немного сбитым с толку и каким-то неуместным. Сальвестро и Бернардо не были ни с монахами, ни с их приором — они были чем-то вроде клина, вбитого между Йоргом и его братией. Сальвестро сунул ножны за пояс.

— Мне дал их приор, — сказал он Родольфо.

— Дар от священника! Боже, нам следовало бы водрузить их на постамент, — едко отозвался хозяин таверны.

В это мгновение из-за двери напротив высунулась огромная рука, и оттуда на цыпочках вышел Бернардо, держа свою одежду под мышкой. Он бросил ее на пол и стал быстро одеваться, поглядывая то на Сальвестро, то на Родольфо, которые с любопытством за ним наблюдали. Натягивая башмаки, великан подпрыгивал, перемещаясь в сторону лестницы.

— Нам пора, — сказал Сальвестро.

Сначала они ничего не понимали. Приор стоял перед ними, отведя назад согнутую в локте руку, словно Моисей, указующий на Землю обетованную. Они послушно посмотрели в ту сторону, затем переглянулись. Перед ними простиралось поле без единой травинки, наполовину высохшее море грязи, пустыня.

— Церковь Святого Петра! — провозгласил отец Йорг.

Монахи продолжали молчать — эта головоломка лишила их дара речи. Посмотрели снова, но что больше могли они там увидеть? Четыре огромных каменных обрубка, стоящие на земле, изрытой траншеями и усеянной лужами со стоячей водой, ряд самосвальных тележек, люди, снующие среди кучек леса, камня и гравия. Руины.

Молчание становилось все тяжелее. Йорг смотрел то вперед, то назад, смущенный и вдруг утративший уверенность. Потом кто-то сказал:

— Похоже, что его святейшество заботится о своих церквях немногим лучше, чем мы.

Сначала один из монахов издал нечто, напоминающее чих, за этим последовало сопение, а затем икота, но икота от смеха. К нему присоединился кто-то еще, потом еще один, потом сдавленный смех вырвался наружу, и тогда братья стали хохотать без удержу: одни сгибались пополам, другие хлопали себя по бокам, глядя на своего приора, который поворачивался то вперед, то назад, словно не веря, что грязные развалины у него за спиной не могут внушить монахам благоговейного страха и заставить замолчать. Они хохотали, хихикали, хмыкали и реготали, и стоявший позади Ханс-Юрген обнаружил, что не в силах сопротивляться наплыву веселья, и от души засмеялся вместе со всеми над нелепостью ситуации. Йорг, уронив руки, беспомощно стоял перед ними. Ханс-Юрген видел, что тот озадачен и совсем ничего не понимает, и из-за этого — или из-за того, что стояло за этим, — смех покинул его так же внезапно, как пришел. Ну конечно! — думал он. Из-за чего еще их приору допустить такой грубый промах? Факт был налицо: Йорг оступался и спотыкался, простодушно взирал в пространство, и при виде полного замешательства, написанного на лице приора, явилось понимание, а за ним — мгновенное отрезвление. Да он же ничего не видит, подумал Ханс-Юрген.