Носорог для Папы Римского

Дверь за лестницей вела к ступенькам, а те — в кладовую, заполненную причудливыми каменными блоками и непонятными механизмами: здесь имелись деревянные рамы, колеса с деревянными зубцами, канаты и гигантская воронка. Мимо залежей каменной пыли и сточенных зубил они пробрались к двери, выходившей в пустынный двор. На другой стороне его была арка, за которой виднелась улица: люди на ней тащили мешки, толкали крытые тачки, вели упрямых мулов, навьюченных клетями и корзинами. Один тянул сани, нагруженные комьями земли; подойдя ближе, они увидели, что это не комья, а какие-то овощи. Брюква, что ли? Старуха в лохмотьях спросила, не желают ли они купить по цветочку для своих милых. Они не желали.

— Надо возвращаться в «Палку», — сказал Бернардо, — Уже почти стемнело.

Сальвестро посмотрел на небо, на западе тронутое розовым, а в других местах ярко-голубое.

— Еще несколько часов до того, как стемнеет, — ответил он резко. — Что с тобой такое?

— Мы опоздаем, — продолжал Бернардо. Казалось, он чем-то взволнован. — Мне это не по нраву.

— Что? Что тебе не по нраву? — Сальвестро начинал раздражаться.

Бернардо неловко изогнулся и ткнул большим пальцем назад, в сторону двора.

— Все это. Мне оно и раньше не нравилось. И теперь тоже.

Он слегка покраснел. До Сальвестро дошло, что он говорил о женщинах.

— Ну а Анджелике, кажется, очень даже понравилось, — сказал он, — если судить по тому, что я слышал.

— Да, ей-то это понравилось, — подтвердил Бернардо с некоторым напором. — Как и той, другой. А мне вот нет.

Он смущенно поежился и замолчал.

— Какой еще «той, другой»? С каких это пор ты…

— Той, у которой много сестер, ну, когда мы еще были с Гроотом и остальными. — Он дотронулся до своей головы. — Рыжей.

Сальвестро вздохнул.

— Это был я, а не ты. И никаких сестер у нее не было.

— Ты был первым, — возразил Бернардо. — А потом был я. А после она привела всех своих сестер, и они тоже все это проделали. У нее было четыре сестры. Я считал… Что? Что здесь смешного? Как хочешь, но мне это не понравилось.

Отсмеявшись, Сальвестро сказал:

— Давай пойдем вон туда. Не беспокойся, скоро вернемся в «Палку». У нас же мешок серебра, весь Рим у наших ног. Тебе ведь понравился Лукулло, правда?

— Нечего обращаться со мной как с болваном, — огрызнулся Бернардо. — Я тебе не лошадь.

Они уже шли по улице, и Сальвестро, ускорив шаг, слегка от него оторвался, храня молчание.

Они прокладывали себе дорогу среди шедших навстречу им носильщиков и мелких торговцев. Небольшие мастерские и лавки были выстроены в ряд: облупленные сводчатые здания. С другой стороны теснились деревянные сараи, на крыше у каждого был прилажен шест, с которого свешивались рваная одежда и прочее тряпье. Легкий южный ветерок колыхал эти знамена, неся пыль, поднятую с сухих склонов Капитолийского холма, видневшегося за постройками, а также запахи конского пота и коровьего навоза, тухлой рыбы с рынка около Пантеона и чего-то еще, чего-то едкого. Сальвестро осторожно принюхался.

— Известь, — сообщил он.

Возле церкви Сан-Никколо они свернули за угол, и перед ними открылся другой вид. На смену сараям пришли небольшие кирпичные хижины без окон — две-три были чуть крупнее остальных, — с печными трубами, из которых к небу поднимался матовый белый дым. Улица здесь разбивалась на множество крохотных тропок, переплетавшихся между собой. Заглянув в открытую дверь первой из хижин;, они увидели в темноте красный глаз огня, мигавший, когда закопченный рабочий подбрасывал в него поленья. От кирпичей исходили волны жара, а запах извести здесь был еще сильнее. Сальвестро резко остановился.

— Что такое? — напустился на него Бернардо. — Что опять стряслось?