Носорог для Папы Римского

Это могла быть церковь Сан-Джованни-ин-Латерано, или Санта-Кроче, или даже одна из маленьких часовенок, которые роятся рядом с большими церквями, словно старый собор взорвался и вокруг церкви, которая его заменит, оказались разбросанными его изувеченные капеллы; это могло быть одним из невзрачных деревянных сооружений, возле которых останавливались монахи, чтобы воздать хвалу за благополучие своего путешествия. Бернардо всегда входил внутрь. Сальвестро взирал на массивные стены, вперялся во тьму, царившую внутри, время от времени до него доносились обрывки мелодий или завывания хора… Когда они оказались у церкви Сантиссими-Апостоли, то его внесло внутрь напором толпы, и он оказался скорее на разнузданном карнавале, нежели в церкви. На протяжении же всех их последних вылазок он ждал снаружи, и любопытство его все возрастало, пока они не взошли на Эсквилин и он не сказал Бернардо, что в эту церковь они могли бы заглянуть и вместе, если тот не против. Тот, конечно, против не был.

Огромная колокольня словно сбрасывала с небес камни, колотившие по тарану, направленному в неф. Когда звонили колокола, звук громом раскатывался по пустотелому стволу колокольни и взрывался внутри церкви. Паломники затыкали уши и что-то кричали друг другу, но Сальвестро молча стоял рядом с Бернардо, не глядя ни на огромные колоннады, шедшие вдоль каждой из сторон нефа, ни на мозаики, украшавшие стены, ни на разноцветные мраморные плиты пола. Когда все остальные устремились в часовню, где стоял вертеп, Сальвестро обнаружил, что рядом с ним нет никого, кроме Бернардо, и что взгляд его устремлен во мрак под крышей. Подводный свет просачивался сквозь узоры резных мраморных окон и пробивался в обширные пустоты, простиравшиеся высоко у него над головой. Потом, когда свет достигал потолка, он, казалось, становился живым, напитываясь новой силой от того, обо что ударялся там, потому как потолок был сделан из золота.

Сальвестро медленно перемещался, поворачиваясь на каблуках и следя за кружащимся над ним полотнищем света. Из изгибов и выпуклостей своды образовывали калейдоскопическую мозаику, в которой присутствовали и бриллианты, и похожие на ятаганы вкрапления. Пылающее солнце, раздобревшее в послеполуденном зное, разбивалось на осколки, натыкаясь на твердый мрамор. Пробивавшиеся внутрь его лучи настолько слабо ударялись о яркие панели, словно бы сам воздух оказывал им сопротивление. Сальвестро виделись металлические чешуйки тяжелой брони, и, захваченный этим видением, потерявшись в нем, он чувствовал себя подвешенным в нефе, не смотрящим вверх, но прицепленным за подошвы и готовым вот-вот упасть головой вперед к тускло отблескивающему дну, находившемуся под ним. Все вокруг казалось вязким, и скрыться было совершенно некуда. Огромный золотой зверь вздыбился над своими владениями. Он снова оказался запертым в бочке, снова падал в Винету…

Когда они выбрались наружу, монах, стоявший у дверей, поведал им, что потолок в этой церкви покрыт самым первым золотом, доставленным из Нового Света, но Сальвестро не было до этого никакого дела, и с тех пор он по возможности избегал римских церквей, предпочитая бродить вдоль суматошных причалов, где лодочники принимали на борт пассажиров и их кладь, покрикивая друг на друга и борясь с причудливыми течениями и водоворотами Тибра. Им довелось видеть, как пошел ко дну мул, как под мостом Честио опрокинулась лодка, до краев загруженная бутылками, которые затонули в мгновение ока. Несколько человек остановились понаблюдать, как кувыркаются темные силуэты, устремляясь к белому песку речного русла, а затем скрываются с глаз, словно вода там текла над слоем жирной сметаны. Один из наблюдателей сказал своему сотоварищу, что так же быстро исчезают груды камня с накренившихся барж, — он сам видел. Песок, выстилавший русло Тибра, вполне мог поглотить весь Рим.

Запасы сольдо, хранившиеся у Сальвестро, постоянно перекочевывали к трактирщикам, чьи таверны выходили на набережную, а те в обмен давали толстые ломти осетрового филе, жилистую курятину, крепкие вина из Кампаньи с привкусом черной смородины, тарелки пареной брюквы и моркови. В итоге внутренности Сальвестро и Бернардо разжижались, а кровь в голове вскипала, как в котелке. Их охватывала лихорадочная дрожь, а кишечные колики заставляли жалко опускаться на корточки. Как-то раз Сальвестро с грехом пополам прикинул, что если они будут и дальше есть, как короли, то вскоре сделаются безденежными, как крестьяне, и после этого друзья перешли на рыхлые хлебцы, вымоченные в жиденьком овощном бульоне, пресные кашки из муки крупного помола или растертые бобы и турецкий горох, а также пиво, после которого мочились, как лошади. Солнце, казалось, день ото дня взбиралось все выше. Томительные послеполуденные часы представлялись необозримыми пустынями зноя.