Носорог для Папы Римского

Он сдержался и не бросился бежать, а опустил голову. В руке у него нож. Руфо где-то сзади. Иди спокойно, велел он себе. Убери нож и ничего не делай. Его сознание затуманилось. Он утратил сосредоточенность. Медленно уходить — это было лучше. Плыть, сливаться с толпой.

Он оказался на другой стороне толпы — той, что была ближе к трактиру. Сальвестро и его товарища нигде не было видно. Не было и Серона — тот направился по набережной, куда Диего пойти не мог. Пока не мог. Руфо его не заметил, разве только мельком увидел его спину, одну из сотен других. Ему повезло. Теперь надо думать быстро. Оставаться в толпе или рискнуть одолеть сотню ярдов между трибуной и трактиром? Руфо — в толпе. Те двое — в трактире. Он ощутил дрожь и странное облегчение. Мысль о том, что подручный Папы, возможно, не ждал его здесь, соблазняла его и дразнила. Это было не страхом, но чем-то похожим. Он вышел из укрытия толпы. Серону придется вернуться в трактир, чтобы забрать своих людей, а ему, Диего, придется этим довольствоваться. Под затылком покалывало. На протяжении всего пути к входу в «Последний вдох», к этому маленькому прямоугольнику, который увеличивался так мучительно медленно, руки-ноги казались чужими, неловкими.

Народу внутри было даже больше, чем прежде. Он устроился в углу, укрывшись за группой из пяти человек, слишком занятых своим пивом, чтобы обращать на него внимание, и стал осматривать помещение в поисках Сальвестро и его товарища, которого, по крайней мере, нетрудно было заметить. Это неважно, сказал он себе. Одно и то же — что Серон в толпе, что Серон, приближающийся к трактиру, чтобы забрать своих подопечных, тех двоих, что должны быть где-то здесь. Диего снова осмотрел комнату. Потом проделал это в третий раз, в четвертый… он стал чуть слышно бормотать ругательства. В нем поднималась тревога, все нарастая и нарастая, обещая перейти в панику. Тех двоих нигде не было видно.

И-и-и.

Лодочник оттолкнулся, проворчал, чтобы побереглись, затем перекинул поверх их голов рулевое весло и установил его в кормовую уключину. Мост скользнул назад, они оказались посреди потока, и течение надежно подхватило лодчонку, неся ее по темным водам Тибра. Было раннее утро, едва-едва начинало рассветать, и набережные представлялись продолжениями неосвещенной поверхности реки, подтянутыми кверху по краям, — русло канала в ожидании куда более мощного потока. Во мгле смутно проступали выветрившиеся каменные блоки швартовочных площадок. Когда они проплывали справа от острова, за ними наблюдали буйволы, головы которых казались чудовищными бюстами, но потом животные отвернулись, внезапно утратив к ним интерес. Из воды высовывались заброшенные лестницы, поднимались на ступеньку-другую и обрывались, ведя в никуда. Вход в Большую Клоаку выглядел черной пастью бесконечно терпеливого хищника, застывшего в ожидании добычи от водоворотов. Сальвестро, Бернардо и дон Антонио так и уставились внутрь, пока проплывали мимо. Глухой толчок слева свидетельствовал о впадении Мараны, с ее слабым летним течением. Видневшиеся кверху от устья притока здания были хаосом теней, которые медленно погружались в склоны, становясь развалинами бывшего города или будущим города, который они только что миновали, Рима или Ри-има; и тот и другой остались позади, когда река рассекла старые стены у Тестаччо и растеклась спокойным потоком футов в пятьсот шириной.

И-и-и!

Крыса? Птица? Что-то с лодкой? На левом берегу лежали лиственницы и липы, срубленные, чтобы расчистить мощеный бечевник, по которому час спустя начнут свой трудный путь быки и буйволы, таща за собой вверх по течению баржи и лихтеры. Пока же на реке было почти пусто. Они миновали одинокого рыбака, затем появились первые лодочные станции, где люди занимались погрузкой, поднимали маленькие квадратные паруса и покрикивали друг на друга. Было все еще рано. Поднялось солнце, и река преобразилась, попеременно становясь то сияющим зеркалом, то прозрачным увеличительным стеклом, через которое развалившиеся в лодке пассажиры видели, как течение перемещает также и желтый песок, устилающий дно Тибра. Большая барка стояла у Мальяны бортом к пристани, которая выглядела недостаточно прочной, чтобы обеспечить ее безопасность. На ее палубе стояла охрана — швейцарские гвардейцы. Люди в ливреях натягивали вдоль бортов вымпелы. Они продолжали плыть вдоль этой первой и самой большой излучины, а дон Антонио все перегибался через борт, чтобы удержать барку в поле зрения, но как только их собственная лодка начала крениться, он поспешил влезть обратно.

И-и-и-и…