Носорог для Папы Римского

Он улыбнулся. Пальцы на его шее разжались, и та же рука сердечно похлопала его по плечу. Прямо перед ним возникло лицо Диего, который начал говорить, называя людей и места, дни и точное время для каждого дня. Он описал корабль и его состояние, затем перешел к Риму, к трактиру у реки, к комнате в этом трактире, к человеку в этой комнате, который ждал его, дона Антонио Серона, затем к тому делу, которым он занимался на протяжении знойного лета, откровенно признаваясь, когда факты заканчивались и их место занимали предположения. Он знал обо всем. Предположения его были совершенно верными, за исключением разве что мелких деталей. У Антонио закружилась голова, а потом и во всем теле возникло такое ощущение, словно его все быстрее и быстрее раскачивают за шею. Откуда Диего об этом знать? Неужели Вич все обнаружил и спустил на него, Серона, своего мастифа? Потом Диего наклонился еще ближе и заговорил о двух единственных участниках, которых еще не упоминал, — о Сальвестро и Бернардо.

— Мы заключили соглашение, вы и я, — сказал вояка, — и вы имели глупость его нарушить. — Голос его был спокоен, в нем слышались едва приметные отзвуки разочарования и сожаления. — На палубу этой посудины вы могли бы поставить пару пугал, нарядить их и помахать им на прощание рукой. Но вы выбрали этих двоих, и это очень глупо, потому что они мои: ваши простофили — это мои головорезы, мои… — Здесь он покачал головой, затем продолжил: — Вы говорили, что я получу аудиенцию у Фернандо, что вы продвинете при дворе мое дело, нажмете на нужные рычаги, и тогда меня выслушают и восстановят справедливость, в которой мне отказывали. Но делать этого вы не собирались, и это тоже очень глупо. Вы предали своего хозяина, дона Херонимо, вы предали меня, своего союзника, а теперь вы предали и себя самого. Да, — добавил он, видя недоуменное лицо секретаря, — и себя самого тоже. Потому что я получу и своих головорезов, и доступ к королю, а вы мне поможете, вы поможете мне, но теперь сознательно, точно так же, как на протяжении этих последних месяцев вы воображали, будто я хожу у вас в дураках…

Он сказал еще несколько слов, и дон Антонио сначала подумал, что неправильно его понял или же не расслышал из-за гвалта, но когда намерения Диего стали очевидны, он почувствовал, что головокружение у него замедляется и прекращается, и не смог ни сдержать улыбки, на этот раз искренней, ни подавить клокочущего в груди чувства — недоверия, смешанного с радостью.

— Вот каковы моя цель и мое направление, — заключил военный. — Вы согласны, дон Антонио?

Серон быстро кивнул и поднялся — для того, чтобы скрыть выражение своего лица, а также избежать дальнейшего внимания со стороны Диего. Он пробормотал, что согласен, затем объяснил, что время поджимает, что дело требует его присутствия в парусной мастерской, что надо заняться приготовлениями…

— Тогда поспешите, дон Антонио, — любезно посоветовал Диего. — Заботьтесь обо всем, готовьтесь. Все на ваше усмотрение.

Он смотрел, как секретарь протискивается среди выпивающего люда и исчезает. Презренный чинуша согласился с его решением легче, чем он думал. Дон Антонио, должно быть, сейчас посмеивается про себя, направляясь в парусную мастерскую, и уже репетирует маневры, которые приведут Вича к позору, а его самого — к новой должности: дон Антонио Серон, посол Фернандо Католического… Диего погрузился в раздумья об интригах секретаря.

— Вы знаете, это был не он.

Солдат поднял голову.

Перед ним стоял маленький жилистый человек в длинном кожаном фартуке. Какой-то ремесленник.

— Что?

— Тот, кого вы называли доном Антонио. Он вовсе не дон Антонио, — сказал ремесленник. — Он самозванец.

— В самом деле? Что ж, так оно, в общем, и есть… — Он уже готов был улыбнуться, но что-то в лице стоявшего перед ним человека его остановило. — Что вы имеете в виду? — резко спросил он.

— Я только что говорил с настоящим доном Антонио, — продолжил тот. — У меня для него было послание. Он вон там, у двери. — Ремесленник осторожно оглянулся. — Ну, был там. Теперь ушел.

Он и сам повернулся уходить.

— Стойте! — рявкнул Диего, чувствуя, как у него натягивается кожа и сводит пальцы. — Что за послание?

— От одного господина по имени Сальвестро. Он ждет дона Антонио в парусной мастерской. Где я работаю, — добавил он для большей понятности.

— …но он же даже не двигался, — возразил Сальвестро.

— Точно, — ответил Бернардо. — Если бы он двигался, я был бы в порядке. Все дело в моих кишках, понимаешь? Это они вот так вот двигались, — он помахал руками, показывая, — а потом эта лодка, ну та, большая, она-то не двигалась, так что они, мои кишки, как-то столкнулись друг с другом, вот меня и стошнило. Вчера вечером меня тоже едва не стошнило. И Пьерино тоже. Всех тошнило, даже Родольфо. Они спрашивали, где ты. Я сказал, что ты молишься вместе с монахами.

Сальвестро коротко рассмеялся.

— Правильно, — сказал он.

— Они же будут о нас молиться, пока мы путешествуем, правда?

— Конечно будут.