Носорог для Папы Римского

Итак, Рим, покрытый струпьями и разворошенный Рим, над которым опускается вечер и заходящее солнце дает возможность легендарным холмам отбросить тени на своих соперников, лежащих восточнее. Омытые розовым светом гребни Квиринала, Виминала и Эсквилина ненадолго превращаются в лапу с тремя когтями, смыкающимися возле развалин Форума, прежде чем последний из них слизывается Палатином, который сам затмевается холмом Яниколо. Авентин и Целий тоже облачаются в черное, утопая в тени продолговатого горба, которому они отомстят по заслугам утром. По склонам Капитолия торопливо спускаются козы, за которыми быстро следует и сам этот усыхающий холм, погребая зазубренные углы своих заброшенных развалин в хаотической мозаике массивных зданий и приземистых башен города. Поросшие травой груды разбитой керамики выгибаются и разглаживаются в прочерченном горизонталями подъеме от образующей петлю реки к Порта дель Пополо. Рим на мгновение становится тем городом, где олени пощипывают деревья в банях Диоклетиана, а коровы пасутся на Форуме, где погребальная урна Агриппины служит мерой для зерна, а барельефное изображение рыбы на палаццо деи Консерватори является предлогом для установления пошлины на осетра. Вокруг развалин Фламиниева цирка нынешней ночью, как всегда по ночам, раскалываются куски парийского и поринийского мрамора, из которых затем выжигается известь, так что печи Калькарарии покалывают ночь слабыми иголками света. В подземном Риме тоже горит огонь и та же известь выедается из трупных полостей, из мягких вкраплений в почве, имеющих форму человеческого тела, из обветшалых галерей пустых молелен и ниш, вырезанных в соответствии с точными размерами отсутствующих речных богов и императоров. Много чего опускается в эти ждущие пространства, в эти статуи наоборот, — изваяния строителей, правителей и разрушителей Рима. Фундаменты неожиданно проседают и сбрасывают дома в эту городскую мешалку. Благополучные Римы рушатся под собственными накопившимися обломками и поднимаются из них снова и снова, посвящая себя вящей славе Ри-има, каннибала со вкусом гурмана. Отсутствующая голова Пасквино, руки Марфорио, нижние половины бесчисленных Тритонов… Взгляды статуй почти всегда устремлены вниз, и на это есть веские причины. За стенами монастыря Святой Девы, на месте некогда стоявшего там храма Минервы, в землю погружена огромная мраморная нога. За последние пятнадцать столетий она не сделала ни шагу.

И в этот город, точнее, в это нечто, глотающее и отрыгивающее города, тяжелой поступью входит Зверь. Из разнообразных полуофициальных «комитетов по приему», расставленных, соответственно, возле обелиска (портингальцы), типографии Чинквини (испанцы) и у самих ворот дель Пополо (делегация от Папского престола) хотя бы одному, вероятно, следовало бы знать, что в Риме вряд ли можно раздобыть что-либо ценное без помощи лопаты или боясь испачкать руки. Подразумевается, что все они пребывают там инкогнито, и потому им приходится занимать себя обычной, не привлекающей внимания деятельностью, как то: выковыривать грязь из-под ногтей, окликать воображаемых друзей, пытаться прочесть надпись, выгравированную на обелиске, перешнуровывать рукава, стоять в очередях, чтобы купить козий сыр или репродукцию «Тернового венца» с одного из прилавков, установленных в северной части пьяццы, одиноко расхаживать вокруг со скрещенными на груди руками, словно погрузившись в глубокие раздумья, или же стоять на одной ноге, пытаясь найти неуловимый камешек, попавший в башмак. Все эти предосторожности сводятся на нет примерно каждые пять минут, когда гости, приглашенные на завтрашний морской бой, зная, что одному из его участников еще только предстоит прибыть, и беспокоясь, стоит ли им присутствовать на таком одностороннем мероприятии, появляются на своих лошадях и обращаются к виртуозам конспирации с неосторожными вопросами, например: «Ну что, он уже здесь?» или «Дождались наконец?». Больше всего удручает, пожалуй, ежедневное трехразовое появление секретаря кардинала Армеллини, который — несомненно, из-за какой-то оплошности канцеляристов — вообще не получил приглашения. Секретарь гордится своим могучим баритоном. Он встает в стременах на другой стороне пьяццы, устремляет блуждающий взгляд на несчастных агентов, уже спешащих скрыться, наполняет легкие воздухом и просто ревет: «НУ?!»

Они ждут здесь уже целую неделю. Козий сыр отбеливает им внутренности. У большинства из них имеются две или три копии «Тернового венца». На обелиске не выгравировано никакой надписи. Даже коровьи пастухи знают, кто они такие и зачем они здесь. Слово прозвучало даже раньше, чем они там появились, так как то же самое слово привело их сюда: «Россерус».