Ностальгия

Артистка Вера Ильнарская тонула в котиковой шубке во время кораблекрушения у турецких бере­гов на «Грэгоре». Конечно, весь багаж испортился — кроме котиковой шубки. Меховщик, которому она впоследствии дана была для переделки, решил, что, очевидно, котик как животное морское, попав в род­ную стихию, только поправился и окреп.

Милый ласковый зверь, комфорт и защита тя­желых дней, знамя беженского женского пути. О те­бе можно написать теплую поэму. И я помню тебя и кланяюсь тебе в своей памяти.

# *

Итак, трясемся мы в товарном вагоне. Я завернулась в шубку, слушаю мечты Оленушки и Аверченки.

—   Прежде всего теплую ванну,—говорит Оле-

нушка.—Только очень скоро, и потом сразу жарено­

го гуся,

—   Нет, сначала закуску,— возражает Аверченко.

—   Закуска — ерунда. И потом — она холодная.

Нужно сразу сытное и горячее.

—   Холодная? Нет, мы закажем горячую. Ели вы

в «Вене» черный хлеб, поджаренный с мозгами?

Нет? Вот видите, а беретесь рассуждать. Чудная

вещь, и горячая.

—   Телячьи мозги? — деловито любопытствует

Оленушка.

—   Не телячьи, а из костей. Ничего-то вы не по­

нимаете. А вот еще, у Контана на стойке, где закус­

ки, с правой стороны — между грибками и ома­

ром—всегда стоит горячий форшмак — чудесный.

А потом, у Альберта, с левой стороны, около морто-

деллы,—итальянский салат… А у Медведя, как раз

посредине, в кастрюлечке, такие штучки, вроде уш­

ков с грибами, тоже горячие…

—   Хорошо,—торопится Оленушка.— Не будем

терять время. Значит, все это из всех ресторанов бу­

дет уже на столе, но все-таки одновременно и жа­

реный гусь с капустой… нет, с кашей, с кашей

сытнее.

—   А не с яблоками?

—   Я же говорю, что с кашей сытнее. Беретесь

рассуждать, а сами ничего не понимаете. Так мы ни­

когда ни до чего не договоримся.

—   А где же все это будет? — спрашиваю я.

—   Где? Так, вообще…— рассеянно отвечает Оле­

нушка и снова пускается в деловой разговор.— Еще

можно из Кисловодска достать шашлык, из Орехо­

вой Балки.

—   Вот это дельно, — соглашается Аверченко.—А

в Харькове я ел очень вкусные томаты с чесноком.

Можно их подать к этому шашлыку.

—   А у нас в имении пекли пирог с налимом.

Пусть и этот пирог подадут.

—   Отлично, Оленушка.

Зашевелилась в углу темная глыба. Гуськин по­дал голос.

—  Извиняюсь, госпожа Тэффи…—вкрадчиво

спросил он.—Я любопытен знать… вы любите

клюцки?

—  Что? Клецки? Какие клецки?

—  Моя мамаша делает клюцки из рыбы. Так она

вас угостит, когда вы будете у нас жить.

—  Когда же я буду у вас жить? —с тоской

ужасных предчувствий спрашиваю я.

—  Когда? В Одессе,—спокойно отвечает Гуськин.

—  Так ведь я буду в «Лондонской» гости­

нице!

—  Ну, конечно. Кто спорит? Никто даже не спо­

рит. Вы себе живете в «Лондонской», но пока что,

пока багаж, пока извозчик, пока все эти паскудники

разберутся, вы себе спокойно сидите у Гуськина,

и мамаша угощает вас клюцками.

О-о-о! Мое больное воображение сразу нарисова­ло мне комнатку, разделенную пополам ситцевой за­навеской. Комод. На комоде гуськинские штиблеты и отслуживший воротничок. А за перегородкой — ма­маша стряпает «клюцки».

— Тут что-то дело неладно,—шепчет мне Авер­

ченко.— Надо будет вам в Киеве хорошенько ра­

зобраться во всех этих комбинациях.

Ободренный моим молчанием Гуськин развивает планы:

— Мы еще можем в Гомеле устроить вечерок. Ей-

богу, можем по дороге сделать. Гомель, Шавли. Ру­

чаюсь, везде будет валовой сбор.

Ну и Гуськин! Вот это антрепренер! За таким не пропадешь.

—  А скажите, Гуськин,—спрашивает Аверчен­

ко,— вам, наверное, очень много приходилось возить

гастролеров?

—  Э, таки порядочно. Хор возил, труппу возил.

Вы спросите Гуськина, чего Гуськин не возил.

—  Так вы, вероятно, миллионы заработали на

этих валовых сборах-то?

—  Миллионы? Хе! Дайте мне разницу. Дайте мне

разницу от двадцати тысяч, так я уже буду доволен.

—  Ничего не понимаю,—шепчу я Аверченке.—

Какую ему нужно разницу?

—  Это значит, что он так мало заработал, что ес-

ли вычесть эту сумму из двадцати тысяч, то он с удовольствием возьмет разницу.

Господи, какой сложный человек мой Гуськин.

—   Гуськин, почему вы так мало зарабатывали?

—   Потому, что я Гуськин, а не Русланский. Я смо­

трю, чтобы гастролеру было хорошо, чтобы ему

был первый номер в первой гостинице и чтобы при­

слуга его не колотила. А Русланский, так он думает,

что импресарио должен сидеть в первом номере. Так

я ему говорю: «Слушайте, Гольдшмукер, я такой же

лорд, как и вы, так почему я могу ночевать в кори­

дорчике, а вы должны в первом номере, а ваш га­

стролер на улице под зонтиком?» Русланский? Что

такое Русланский? Я таки ему прямо сказал: когда

Гуськин кончает гастроль, так гастролер говорит:

«Жалко, что я не родился на денечек раньше, я бы

дольше с Гуськиным ездил». А когда Русланский кон­

чает, так гастролер ему говорит: «Чтобы тебе,

Гольдшмукер, ни дня, ни покрышки». Да, ни дня, ни

покрышки. И еще называет его паршивцем, но

я этого перед вами не повторяю. Что-о?

Но тут беседа наша прервалась, потому что по­езд остановился, дверь вагона с визгом двинулась вбок и властный голос громко крикнул:

- Heraus!1

А другой голос, менее властный, проблеял:

—   Уси злизайти!