Ностальгия

— Сам не знаю почему. Но это так истощает ме­ня — всю жизнь держать в руках этот несессер.

Я задремала, а когда проснулась, то Армана уже не было. Он ушел, забыв у моих ног свое сокро­вище.

Утром открыли вокзал и выпустили нас в город. Когда носильщики укладывали на извозчиков наш багаж, несессер Армана, оказавшийся без замка, рас­крылся и из него вывалился флакон «Рю де ля Пэ» и пилочка для ногтей. Больше в нем абсолютно ни­чего не было.

Так как Арман долго не появлялся, то мы дали объявление в газету:

«Просим ясновидящего Дюкло угадать, где его несессер».

Затем имя и адрес.

* * *

Начались одесские дни.

Опять замелькали те же лица, опять замололи ту же ерунду.

Те, которых мы считали вернувшимися в Москву, оказались здесь. Которые должны были ехать в Одессу, оказались давно в Москве.

И никто в точности ничего ни о ком не знал.

Правил Одессой молодой сероглазый губернатор Гришин-Алмазов, о котором тоже никто в точности ничего не знал. Как случилось, что он оказался гу­бернатором, кажется, он и сам не понимал. Так, ма­ленький Наполеон, у которого тоже «судьба оказа­лась значительнее его личности».

Гришин-Алмазов, энергичный, веселый, сильный, очень подчеркивающий эту свою энергичность, ще­голявший ею, любил литературу и театр, был, по слухам, сам когда-то актером.

Он сделал мне визит и очень любезно предоста­вил помещение в «Лондонской» гостинице. Чудес­ную комнату, номер шестнадцатый, где во всех углах были свалены кипы «Общего дела» — до меня здесь останавливался Бурцев.

Гришин-Алмазов любил помпу и, когда заезжал меня навестить, в коридоре оставлял целую свиту и у дверей двух конвойных.

Собеседником он был милым и приятным. Любил

говорить фразами одного персонажа из «Леона Дрея» Юшкевича.

—  Сегодня очень холодно. Подчеркиваю

«очень».

—  Удобно ли вам в этой комнате? Подчеркиваю:

«вам».

—  Есть у вас книги для чтения? Подчеркиваю:

«для».

Рекомендовал коменданту гостиницы, бородато­му полковнику, гулявшему целые дни с двумя чу­десными белыми шпицами, заботиться обо мне.

Словом, был чрезвычайно любезен.

Время для него было трудное.

«Ауспиции тревожны» — такова была модная одесская фраза, и она хорошо определяла положе­ние.

Пока подходили большевики, горожан исподволь грабили бандиты, ютившиеся в заброшенных каме­ноломнях, образовавших целые катакомбы под го­родом. Гришину-Алмазову пришлось даже вступить в переговоры с одним из предводителей этих разбой­ников, знаменитым Мишкой Япончиком. Не знаю, до­говорились ли они до чего-нибудь, но сам Гришин мог ездить по городу только во весь дух на своем ав­томобиле, так как ему обещана была «пуля на пово­роте улицы».

Горожане все-таки вылезали по вечерам из своих нетопленных квартир. Уходили в клубы, в театры, попугать друг друга страшными слухами. Для воз­вращения по домам собирались группами и пригла­шали охрану — человек пять студентов, воору­женных чем бог послал. Кольца засовывали за щеку, часы в башмак. Помогало мало.

— Он, подлец, слушает, где тикает,—туда и ле­

зет. Я говорю — это сердце от страха… Да разве они

честному человеку поверят!

Бандиты останавливали извозчиков, выпрягали лошадей и уводили их к себе в катакомбы.

Но —удивишь ли нас этими страхами? Театры, клубы, рестораны всю ночь были полны. Называли легендарные цифры проигрышей.

Утром, одурманенные вином, азартом и сига­рным дымом, выходили из клубов банкиры и саха­розаводчики, моргали на солнце воспаленными века­ми. И долго смотрели им вслед тяжелыми голодны-

353

ми глазами темные типы из Молдаванки, подбираю­щие у подъездов огрызки, объедки, роющиеся в ореховой скорлупе и колбасных шкурках.

13

Быстро мчатся кони Феба,

Под уклон…

Шли, шли одесские дни и вдруг побежали бы­стро-быстро, обгоняя друг друга.

Открывались и закрывались клубы, театрики, кабаре.

Явились ко мне неизвестные господа средних лет и предложили «дать свое имя» какому-то «начина­нию». Глубоко художественному. С горячим ужином и карточной игрой.

—  При чем же я здесь?

—  А вы будете считаться хозяйкой и получать

ежемесячный гонорар.

—  Я же ничего не понимаю ни в карточной игре,

ни в обедах. Вы, верно, что-нибудь спутали.

Они потоптались и повысили мне гонорар.

Очевидно было, что мы совсем друг друга не понимали.

Потом они, кажется, нашли хозяйку в лице одной популярной певицы и успокоились. То есть закрыва­лись, давали взятку, открывались, закрывались, да­вали взятку и т. д.

—  Ваша полиция взятки берет? — спрашивала я

у Гришина-Алмазова.

—  Ну что ж! Эти деньги идут исключительно на

благотворительность. Подчеркиваю: «идут»,—бодро

отвечал он.

* * *

Одесский быт сначала очень веселил нас, бежен­цев.

«Не город, а сплошной анекдот!»

Звонит ко мне, много раз, одна одесская артист­ка. Ей нужны мои песенки. Очень просит зайти, так как у нее есть рояль.

— Ну хорошо. Я приду к вам завтра, часов

в пять.

Вздох в телефонной трубке.

—  А может быть, можете в шесть? Дело в том,

что мы всегда в пять часов пьем чай…

—  А вы уверены, что к шести уже кончите?

Иногда вечером собирались почитать вслух га­зетную хронику. Не жалели огня и красок одесские хроникеры. Это у них были шедевры в этом роде: