Ностальгия

лет пять тому назад гадалка сказала, что незадолго

до смерти буду служить во флоте. И все надо мной

смеялись: большой, толстый, и наденет шапочку

с ленточками. Вот и исполнилось. Теперь еду в Па­

риж, а потом через Америку во Владивосток, обрат­

но к Колчаку. Отвезу ему его адмиральский кортик,

который он бросил в воду. Матросы его выловили

и посылают с приветом.

Рассказывал, что видел в Ростове Оленушку. Она играла в каком-то театрике и очень дружно жила со своим мужем, похожим на гимназиста в военной фор­ме. Оленушка стала убежденной вегетарианкой, ва­рила для себя какие-то прутья и таскала кусочки мя­са у мужа с тарелки.

— Да уж вы бы, Оленушка, положили бы себе

прямо,— посоветовал М.

Маленький муж покраснел от испуга:

— Что вы! Что вы! Нельзя так говорить. Она

сердится. Она ведь по убеждению.

М. готовился в дальний путь. Торопился. Надо было скорее отвезти Колчаку разные одесские резо­люции и вообще наладить связь. Он был первым гонцом, благополучно проскочившим.

Был бодр. В Колчака и белое дело верил свято.

— Возложенную на меня миссию выполню с ра­

достью и самоотвержением. У меня хорошо на душе.

Одно только смущает: черный опал в моем перстне

треснул. Раскололся крестом. Как вы думаете, что

это значит?

Я не сказала, что я думаю, но темный знак не об­манул. Ровно через месяц М. умер…

Ему очень хотелось увезти меня из Одессы. Кру­гом говорили:

«Ауспиции тревожны!»

Он уезжал на военной миноноске и обещал вых­лопотать мне разрешение. Но погода была скверная, на море свирепые штормы, и я уехать не согласи­лась.

И столько дружеских голосов успокаивали М. на мой счет:

— Неужели вы думаете, что мы не позаботимся

о Надежде Александровне, если будут эвакуировать

Одессу!

358

—  Она первая взойдет на пароход — клянусь вам

в этом!

—  Да неужели кто-нибудь из нас сможет уехать,

не подумав прежде всего о ней? Даже смешно!

(И действительно, впоследствии было очень смешно, но не потому, что они позаботились…)

Рано утром разбудили меня. Холодное было утро. Синие тени лежали на бледных щеках М.

Когда будят рано в слепое зимнее утро — это всегда или проводы, или похороны, или несчастье, или страшная весть. И дрожит тело каждой каплей крови в этом мутном свете без солнца.

Синие тени лежали на щеках М.

—  Ну, прощайте, еду. Перекрестите меня.

—  Господь с вами.

—  Теперь, наверное, ненадолго. Теперь скоро

увидимся.

Но никаких надежд на простые, милые радости не чувствовала я в этом тоскливом рассвете, приви­дении грядущих дней. И я повторила тихо:

— Господь с вами. А увидимся ли мы — не знаю.

Мы ведь ничего не знаем. И поэтому всякая наша

разлука — навсегда.

И мы уже больше не встретились.

Через год в Париже русский консул передал мне перстень с черным опалом.

Это все, что осталось от моего друга. Его, уже мертвого, дочиста обокрал живший в том же отеле авантюрист. Он унес все — платье, белье, чемоданы, кольца, портсигар, часы, даже флаконы с духами, но почему-то не посмел дотронуться до черного опала. Что-то в нем почувствовал.

Любопытна история происхождения этого опала.

Одно время — это было приблизительно в начале войны — я очень увлекалась камнями. Изучала их, собирала легенды, с ними связанные. И приходил ко мне одноглазый старичок Коноплев, приносил ураль­ские благородные камни, а иногда и индийские. Уютный был старичок. Расстилал на столе под лам­пой кусок черного бархата и длинными тонкими щипцами, которые он называл «корцы», вынимал из коробочки синие, зеленые, красные огоньки, рас­кладывал на бархате, рассматривал, рассказывал. Иногда упрямился камушек, не давался корцам, бил­ся весь в испуганных искрах, как живой птенчик.

359

—   Ишь, неполадливый ! — ворчал старичок. —Ру-

бинчик-шпинель, оранжевый светик. Горячий.

—   А вот сапфирчик. Вон как цветет камушек. Таусень, павлиний глазок. В сапфире важно не то, что он светел или темен, а то, когда он в лиловость впадает, цветет. Это все понимать надо.

Долгие часы можно было просидеть, переворачи­вая корцами холодные огоньки. Вспоминались ле­генды :

—   Показать изумруд змее — у нее из глаз потекут слезы. Изумруд — цвет цветущего рая. Горько змее вспоминать грех свой.

—   Аметист — целомудренный, смиренномудрый камень, очищает прикосновением. Древние пили из аметистовых чаш, чтобы не опьяняло вино. В двенадцати камнях первосвященника — аметист важнейший. И папа аметистом благословляет каноников.

—   Рубин — камень влюбленных. Опьяняет без прикосновения.

—   Александрит — удивительный наш уральский камень александрит, найденный в царствование Александра Второго и его именем названный пророчески. Носил в сиянии своем судьбу этого государя: цветущие дни и кровавый закат.

—   И алмаз, яспис чистый, символ жизни Христовой.

Я любила камни. И какие были между ними чу­десные уроды: голубой аметист, желтый сапфир, или тоже сапфир, бледно-голубой с ярко-желтым сол­нечным пятнышком. По-коноплевски — «с поро­ком», а по-моему — с горячим сердечком.