Ностальгия

«Балерина танцевала великолепно, чего нельзя сказать о декорациях».

«Когда шла «Гроза» Островского с Рощиной-Ин-саровой в заглавной роли…»

«Артист чудесно исполнил «Элегию» Эрнста, и скрипка его рыдала, хотя он был в простом пиджаке».

«На пристань приехал пароход».

«В понедельник вечером дочь коммерсанта Рая Липшиц сломала свою ногу под велосипедом».

Но скоро одесский быт надоел. Жить в анекдоте ведь не весело, скорее трагично.

Но вот маленький просвет. Приехал в Одессу наш милый редактор Ф. И. Благов и стал скликать сотрудников «Русского слова». «Русское слово» на­чнет выходить в Одессе. Сотрудники собрались в достаточном количестве, и дело стало быстро налаживаться.

К весне появился в городе поэт Макс Волошин. Он был в ту пору одержим стихонеистовством. Всю­ду можно было видеть его живописную фигуру: гу­стая квадратная борода, крутые кудри, на них круглый берет, плащ-разлетайка, короткие штаны и гетры. Он ходил по разным правительственным учреждениям и нужным людям и читал стихи. Читал он их не без толку. Стихами своими он, как ключом, отворял нужные ему ходы и хлопотал в помощь ближнему. Иногда войдет в какую-нибудь канцеля­рию и, пока там надумают доложить о нем по на­чальству, начнет декламировать. Стихи густые, мо­гучие, о России, о самозванце, с историческим разбе­гом, с пророческим уклоном. Девицы-дактило окру­жали его восторженной толпой, слушали, ахали, и от блаженного ужаса у них пищало в носиках. Потом трещали машинки — Макс Волошин диктовал свои поэмы. Выглядывало из-за двери начальствую­щее лицо, заинтересовывалось предметом и уводило Макса к себе. Уводило, и через запертую

355

дверь доносилось густое, мерное гудение деклама­ции.

Зашел он и ко мне.

Прочел две поэмы и сказал, что немедленно надо выручать поэтессу Кузьмину-Караваеву, которую арестовали (кажется, в Феодосии) по чьему-то огово­ру и могут расстрелять.

— Вы знакомы с Гришиным-Алмазовым, просите

его скорее.

Кузьмину-Караваеву я немножко знала и понима­ла вздорность навета.

— А я пойду к митрополиту, не теряя времени.

Кузьмина-Караваева окончила духовную академию.

Митрополит за нее заступится.

Позвонила Гришину-Алмазову. Спросил:

— Вы ручаетесь?

Ответила:

-Да.

—   В таком случае завтра же отдам распоряже­

ние. Вы довольны?

—   Нет. Нельзя завтра. Надо сегодня и надо теле­

грамму. Очень уж страшно — вдруг опоздаем!

—   Ну хорошо. Пошлю телеграмму. Подчерки­

ваю: «пошлю».

Кузьмину-Караваеву освободили.

Впоследствии встречала я еще на многих этапах нашего странствия — в Новороссийске, в Екатерино-даре, в Ростове-на-Дону — круглый берет на крутых кудрях, разлетайку, гетры и слышала стихи и во­сторженный писк покрасневших от волнения носи­ков. И везде он гудел во спасение кого-нибудь.

* * *

Приехал в Одессу мой старый друг М. Пробрался гонцом от Колчака из Владивостока через всю Си­бирь, через большевистские станы, с донесением, на­писанным на тряпках (чтобы нельзя было прощу­пать), зашитых под подкладку шинели. Он заехал к общим знакомым, которые сообщили ему, что я в Одессе, и сейчас же вызвали меня по телефону. Встреча была очень радостная, но и очень странная. Вся семья столпилась в углу комнаты, чтобы нам не

356

мешать. Из приоткрытой двери умиленно выгляды­вала старая нянюшка. Все притихли и торжественно ждали: вот друзья, которые считали друг друга по­гибшими, сейчас встретятся. Господи! Заплачут, по­жалуй… Времена-то ведь такие… Я вошла:

—   Мишель! Милый! Как я рада!

—   А уж я-то до чего рад! Столько пережить пришлось. Посмотрите, сколько у меня седых волос!

—   Ничего подобного. Ни одного. Вот у меня действительно есть. Вот здесь, на левом виске. Пожа­

луйста, не притворяйтесь, что не видите!

—   Ну и ровно ничего. Буквально ни одного.

—   Да вы подойдите к свету. Это что? Это, по-вашему, не седой волос?

—   Ни капли. Вот у меня действительно. Вот, посмотрите на свет.

—   Ну, знаете, это даже подло!

—   А вам лишь бы спорить. Именно я седой.

—   Узнаю ваш милый характер! Что у него —то

все великолепно, а у другого все дрянь!

Хозяева на цыпочках благоговейно вышли из комнаты.

Когда эти первые восторги встречи прошли, М. рассказывал много интересного о своей судьбе.

Человек он был глубоко штатский, помещик, по­шел на военную службу во время войны. Поехал по­сле революции в имение, там, в родном городишке, осажденном большевиками, выбран был диктато­ром.

— Вы, конечно, мне не поверите, так вот я, с опасностью для жизни, пронес под подкладкой приказы, подписанные моим именем.

Я посмотрела. Верно.

— Они подвезли артиллерию и так и сыпали по нас снарядами. Пришлось удирать,— рассказывал он.—Я скачу верхом через поле. Вдруг вижу во ржи два василечка рядом. Нигде ни одного, а тут два рядом. Будто чьи-то глаза. И знаете — все забыл и пушек не слышу. Остановил лошадь, слез и сорвал василечки. А тут кругом бегут, кричат, падают. А мне чего-то и не страшно было, как вы думаете, отчего мне не было страшно? Храбрый я, что ли?

Он задумался.

— Ну, а дальше?

357

— Оттуда попал на Волгу. До чего смешно! Фло­

том командовал. Ничего, сражались. Помните, мне