Ностальгия

– Да уж, я видела. Вчера по визору была любопытная трансляция. Меня чуть не стошнило от вашего контроля, – неожиданно резко говорит Ника.

– Ника, это не тема для разговора. Скажи, у тебя действительно серьезно с этим... адвокатом? – я говорю, и слова звучат до ужаса неубедительно. Фальшиво, что ли? Замечание Ники больно царапнуло внутри.

– Поздновато ты спохватился, не находишь? – иронизирует она. Смотрит в сторону.

– Ника, у меня стандартный призывной контракт. Всего на год. Он освобождает меня от уголовной ответственности. Все мои неприятности кончились. Мы можем начать все сначала.

Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.

– Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?

– Ника, я серьезно.

– Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.

– Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! – слова мои падают в пустоту.

– Не звони мне больше, Ивен.

Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь консервированную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.

Мою меланхолию тревожит Трак.

– Садж, если ты закончил, дай игрушку, – просит он.

Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив ранец под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно – я продолжаю относить Нику к «своим». Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.

– Херово, старик? – спрашиваю я.

Генрих кивает. Желваки его закаменели.

– Сдюжишь?

– Да хрена мне сделается, – он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности: раз – и в порошок...

–30–

Через неделю любые, даже хорошо организованные митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи и теперь мы оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью – все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности – просто цели. Психи сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар – только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает – отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать – завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, которые смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.