Ностальгия по осенним дождям

Вот опять скажут: пионерцам хорошо, у них даже рации есть! Это верно, не во всех хозяйствах были в те годы рации. А если были, то лишь у директора, парторга и у главного инженера. Как в совхозе «Южном» того же Талицкого района, где главному агроному, как мне сказали, рация не полагалась по статусу. Сообразил же кто-то…

— «Калитка-семь», как с подъемом валков?

— Работают пресс-подборщики!

— Ну-ка, съездим поглядим! — приглашающе махнул мне рукой Геннадий Михайлович.

…Резво бежит вдоль валка колесный трактор с пресс-подборщиком. Сырой, прибитый дождем к земле хлебный валок тугой волной взбегает на вращающийся барабан, становится пушистым, легким и снова ложится на стерню позади пресс-подборщика. Мы прошли поперек поля к тем валкам, которые были подняты часа два-три назад.

— Сухие, смотрите-ка! — Геннадий Михайлович, похоже, и сам удивился.

Я ощупал колосья и стебли. И правда, уже почти совсем сухие.

— Можно сюда гнать комбайны, — решил директор. — Когда подъедут, уже без «почти» совсем хорошо будет.

8 сентября: «По области ожидается переменная облачность, местами кратковременные дожди…»

Я проснулся в шесть утра, взглянул в окно, и душа возрадовалась: небо было безоблачное, голубое. И ворона на верхушке высокой сосны посреди поселка не каркала, молча чистила перья.

Директор в своем «уазике» снял с крючка переговорную трубку.

— Александр Федорович, ты где?

— В Чупино. Комбайны выходят.

— «Калитка-пять», как дела?

— Сейчас выходят комбайны.

— «Калитка-семь!»

— Я «Калитка-семь», комбайны в поле!

Весь парк был на ходу. А у Болиевского дождь пылил. Мы подъехали к нему. В кожаной куртке и блестевшей от дождя кожаной же фуражке с высоким околышем управляющий походил на комиссара времен Гражданской войны.

— И как под дождем убирается?

— Привыкли, — пожал плечами Болиевский. — Молотим, как в сухую погоду.

И вдруг:

— «Калитка-один», ответьте третьему!

— Что случилось, Александр Федорович?

— Вяткин по шестьдесят центнеров намолачивает!

— Да ну?!

Быстро стемнело. Комбайны ходят с зажженными фарами, на первой повышенной. По ветровому стеклу скребет «дворник». Временами дождь сыплет по крыше кузова мелкой крупкой, но тут же и прекращается.

Гудят комбайны. Шарят по полю фары грузовых машин.

— Владимир Михалыч, как дела?

— Молотим.

— Все по шестьдесят?

— Так ведь сухо же!

— У вас что, так и не мочило?

— Нет.

Пожалуй, тяжелее всех приходится Болиевскому: опять дождь моросит. Главный агроном уже там.

— «Калитка-один», ответьте третьему! — голос крайне обеспокоенный. — Валки совсем отсырели. Много зерна в полову идет. Надо здесь прекращать работу.

Директор еще на третьем отделении:

— А тут у нас работа идет! Тоже дождик был. Может, и вам погодить останавливаться?

— Потери будут большие, — не соглашается главный агроном. — Поле-то хорошее. Жалко.

Директор тоже продолжает стоять на своем:

— Потом-то потери еще больше могут быть, ведь погода неуправляема, пока улучшения не видно, а вдруг будет хуже! Чем потом хлеб мучить, лучше сейчас с минимальными потерями убрать. — И еще раз повторил: — Пусть и с потерями, но не такими уж страшными. Давайте еще поработаем! — И добавил почти ласково: — Потихоньку.

Главный агроном медлил с ответом. Думал: ведь синоптики хорошей погоды не обещали.

— Ну, посмотрим, — скучным голосом ответил, наконец, Александр Федорович. — Если потери будут расти, все же остановим комбайны.

— Давайте хоть так, — поставил свою директорскую точку Скориков.

В половине десятого на трех отделениях работа приостановилась до утра. Четвертое пока еще держалось.

— Владимир Михалыч, как у тебя комбайны?

— Работают.

— Потери есть?

— Да почти нет.

— Урожайность?

— Пока шестьдесят.

— Ну, давайте потихоньку. Сколько сможете.

В этот день намолотили 532 тонны. И зяби вспахали гектаров триста. И соломы много сволокли.

— Ну, и как настроение? — спросил я у Геннадия Михайловича по дороге в поселок.

— Да ничего, знаете! Вчера было пал духом, а сегодня хоть и дождь, а смотрите, как поработали! Вдвое против вчерашнего. Треть всех зерновых уже убрали, и средняя урожайность идет по сорок три центнера. Можно жить.

Оглядываясь назад и вспоминая сейчас эти два чрезвычайно напряженных дня, которые по всем существующим нормам должны были актироваться, считаться неуборочными, не могу не подчеркнуть, что работа в эти дни на полях племзавода проходила спокойно, не «аврально», без каких бы то ни было из ряда вон выходящих случаев, которые так хорошо ложатся на бумагу и так колоритно смотрелись бы в очерке. Была нормальная, четкая и слаженная работа. Несмотря на дождь. Только дождь и вносил здесь в работу несколько необычный колорит.

И еще — пожалуй, это самое главное: никто ни на кого не давил своим авторитетом — ни директор на главного агронома, ни райком партии на директора, даже районная газета на этот раз помалкивала, не учила пионерцев, как надо убирать хлеб в дождливую погоду.