Ностальгия по осенним дождям

Огорченно повздыхав, Слава заглушил двигатель. Переключился на зерновой элеватор. Ведь он вроде как не должен забиваться. А если забивается, то…

— Может, оси слишком высоко подняты? — и вопросительно поглядел на меня.

Я ничего не мог ему посоветовать.

— Ну да, вон боковые пластины прямо в крышки бункеров упираются! — продолжал он разговаривать со мной. — А зачем эти пластины вообще нужны? — и опять уперся в меня взглядом.

— Ну… — сказал я.

— А в самом деле! — Слава достал из ящика инструмент. Раз-раз — и готово, снял пластины. — Теперь поглядеть бы, как будет сыпаться зерно…

А Стафеева еще нет. И Анатолия Михайловича не видать.

— Слава, считай, что меня тоже нет, — сказал я.

Он как-то очень уж хорошо улыбнулся мне и исчез в кабине. Двигатель взревел, и комбайн пошел потихоньку вперед.

А вскоре подъехал Стафеев. Поднялся на мостик и первым делом заглянул в бункера.

— Славка, ты чё это сделал?!

— Не видишь, что ли?

Бункера были заполнены зерном почти до самого верха. Стафеев ощупал стенки короба.

— Слушай, отлично!

Слава посмотрел на меня и опять хорошо так улыбнулся.

Вечером 8 сентября комбайны работали до полуночи. Меньше семи бункеров ни у кого не было. Паша Кыштымов — девять намолотил, а Стафеев — десять. Элеваторы у Стафеева больше не забивались зерном.

Урожайность в бункерном весе — 35 центнеров с гектара. Но когда часть его на другой день отсортировали, пропустили через очистку и сушилку, то есть довели, если можно так выразиться, до кондиции, показатель урожайности снизился до 21 центнера. Почти по полторы тонны с каждого гектара помахали колхозу ручкой.

Даже на самом лучшем поле, что у Сибирского тракта, урожайность и в бункерном весе снизилась вдвое: с 40 до 19,8 центнеров. А зерно — лучше бы не смотреть: сплошь в ростках, разбухшее, перемешанное с землей. После подработки оно усохнет еще вдвое.

Это была катастрофа.

9 сентября почти все помощники сбежали с уроков на комбайны. Утром увидали чистое голубое небо — не выдержали. Работали в поте лица — без конца забивало шнеки и барабаны. Один только Володя Горбунов, помощник Гайнова, почему-то не пришел, и Гайнову приходилось самому чистить шнеки и барабаны.

Валки снизу совсем мокрые, хоть выжимай. Комбайны оставляли после себя ярко-желтые полосы свежих всходов и ошметки валков. Пробовал отодрать руками оставшийся клок — тщетно, корни проросших семян уже глубоко ушли в землю. Дернина, самая настоящая дернина! Видимо, ее и показывал Ельцин телезрителям. При этом подчеркивал, что необходимо посылать на село больше механизаторов из городов области. А газеты рекомендовали переводить агрегаты на двухсменную работу.

Колхозные комбайнеры только головами качали:

— У нас на одну-то смену добрых механизаторов едва хватает!

— Так ведь механизаторов из города пришлют!

— Да ну!.. Он ночью будет мне ломать комбайн, а мне днем — ремонтировать! Да сейчас какая вообще может быть ночью в поле работа — последний хлеб потеряем. Раньше надо было, в сухую погоду, аврал объявлять. А сейчас уж и спасать-то почти нечего. Спасать нечего, а людей, машин вон сколько прислали из города. Где они раньше-то были?

11 сентября у меня на глазах вышли из строя сразу три комбайна: у одного сломался зерновой элеватор, у другого открошился зуб шестеренки в коробке скоростей, у третьего отказал топливный насос. Помнится, Стафеев говорил, что топливная аппаратура — страшный дефицит.

— Как будете выходить из положения? — спросил я у зав МТМ.

— У нас все это есть, — ответил он. — Мигом отремонтируем комбайны.

Ну, в самом деле: откуда все берется в ненастную погоду?

…На краю поля оставшиеся с вечера копны закурились дымком.

— Ишь чё, — качнул головой Гайнов. — Сами загорелись!

Я разгреб солому и сунул руку по локоть в копну — так и дыхнуло изнутри жаром! А поверху на соломе поблескивали холодные капли росы.

Первые комбайны приступили к молотьбе только после полудня. Стафеев вскоре остановился — барабан забило. Тут привезли обед. Слава сказал Стафееву:

— Давай заправляйся, а я пока барабан почищу.

Солому выдрал всю, а барабан не прокручивается! Стафеев заглянул внутрь, зачертыхался: в барабане полно земли…

Комбайны один за другим стали останавливаться. Только четыре еще продолжали молотить.

Я подсел к Гайнову.

В стекла все сыпало и сыпало. Комбайн из последних сил полз по кочковатому валку. Шнек не успевал перебрасывать в приемную камеру тяжелую мокрую массу. Комбайн шел, как ледокол во льдах: вперед — назад, вперед — назад!.. Руки Александра Григорьевича без устали переключали рычаги. Вперед — назад… Вперед — назад!..

— Да что он, сдвоенный, что ли!..

Те три комбайна еще ходили. А дождь все сильнее. Похоже, опять надолго зарядил.

Некоторое время Гайнов манипулировал рычагами с каким-то молчаливым яростным упорством. Затем, остановив комбайн, вышел на мостик под дождь. Зачерпнув содержимое бункера в пригоршню, долго, с задумчивым видом разглядывал.

— Сыплется? — спросил я.

— Мокрехонько все.

Поехали дальше. Вперед — назад… Вперед — назад!.. Хоть что-нибудь спасти.

Однако всякому терпенью есть предел.

— Шабаш!