Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

А честно признаться, и в голове был полный сумбур. То я собирался в новом году поступать в ДВПИ на горный факультет, то в Дальрыбвтуз, то в университет на исторический или даже философский факультет. И ни на чём не мог остановиться окончательно. К тому же с новой силой возродилось давнишнее детское желание непременно стать писателем, как и те авторы первых прочитанных мною в жизни книг. Иногда просто хотелось забраться куда-нибудь в таёжную глушь или на пустынный берег моря, построить там простенькую хижину и жить в ней вдали от людей, чтобы никто не мешал думать и писать, а, мол, тайга и море прокормят своими природными дарами. Собственно, точно такое же тайное желание нередко пробуждалось у меня и в будущей довольно взрослой уже жизни. Но никогда и никому я не решался говорить об этих своих тайных желаниях и устремлениях, потому что всегда боялся быть непонятым и поэтому поднятым на смех. Только собственному дневнику я доверял все эти свои размышления, а его я начал писать сразу, как только пришёл несколько в себя после возвращения домой с волжских берегов, отторгнувших меня навсегда.

Однако такой сумбурный разлад в голове был не только у меня одного. Встречался с одноклассниками, живущими в Кавалерово и тоже не поступившими в вузы в 53-м году, и сам убедился в этом. Подавляющее большинство из них были из параллельного десятого «Б» класса, где почти все парни оказались старше нас, из десятого «А», на год-два. Вот моя запись в дневнике почти год спустя после выпускных экзаменов:

«21 мая 1954 года, пятница.

Большинство ребят думают во Владивосток, в ДВПИ. В этом году там будет уйма народу. Все наши старички, храбрившиеся осенью (мы-де сможем, мы полны сил и энергии, покажем, где раки зимуют!), сейчас приуныли, пали духом. Постоева сложила оружие с середины зимы, Бородина Эра сейчас не знает, что делать, Стёпа Карчевский подумывает о техникуме, но у него ещё есть желание сопротивляться. Полная паника в наших рядах. Не горюют Стасевич и Замула, но эти прощелыги уже пропили своё настоящее и будущее, их горизонты сузились до основания».

(Кстати, эти два великовозрастных парня были как раз именно из той компании, при встрече с которой после выпускного вечера так не повезло нашему физику Гопе.)

А вот моё резюме там же по поводу этой паники «в наших рядах»:

«Ещё два месяца впереди. Подготовлюсь спокойненько и – в Дальрыбвтуз. Может быть, и выгадаю по сравнению с остальными…»

В этот вуз я хотел поступить по двум причинам. Первая: как рассказывал неоднократно отец, в нём должен работать учёный-ихтиолог Кизеветтер, который ещё в 30-х годах проводил научные наблюдения в рыболовецкой бригаде моего отца на Камчатке. А это обстоятельство меня даже в некоторой степени вдохновило почему-то, как очевидный плюс. Ну, а вторая причина вполне понятна: мне хотелось снова побывать на Камчатке, где под шум прибоя Тихого океана прошло моё детство. И эта ностальгическая тяга, кстати, всю жизнь не оставляла меня.

Однако всё рухнуло с первого же моего знакомства с этим институтом. В главном корпусе его на улице Ленинской (сейчас снова Светланская, как названа она была ещё при основании города в XIX веке) шёл ремонт, и абитуриентов поселили в каком-то загородном помещении на берегу Амурского залива на 14 километре, совершенно не приспособленном для нормального проживания, причём холодном, продуваемом всеми ветрами. С таким же холодным равнодушием встретили нас и работники приёмной комиссии, вместе с прочей институтской обслугой. И это всё как-то сразу ощетинило меня и оттолкнуло от былого желания связывать свою будущую жизнь с этим институтом. Я забрал документы и подал их в ДВПИ на горный факультет. Там у меня была хоть и мизерная, но всё-таки гарантия, что я буду принят, поскольку детей горняков по сложившейся к тому времени практике принимали туда практически вне конкурса. А у меня как раз и была такая своеобразная индульгенция, поскольку отец заранее взял эту самую полезную справку в рудоуправлении, и она, конечно же, была со мной.