Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Всё это, без обиняков, и выложил Сергей Устинович отцу напрямую. А Добрычев, со своей стороны, вдруг напомнил о практически ежегодном призыве отца на кратковременные сборы в мангруппе. И добавил: мол, село находится прямо на океанской береговой черте, а это уже граница с довольно воинственным нашим соседом – Японией. И надо быть там всегда начеку. В колхозе же народ сборный, есть люди и случайные, можно сказать, даже не совсем надёжные. А само ядро коллектива, на людей которого можно положиться во всех отношениях, если, не дай Бог, что случится, как на Хасане или Халкин-Голе, совсем малочисленное.

– Вот ты, Фёдор Корнеевич, и мог бы заметно укрепить это ядро личным присутствием, – подвёл черту Иван Иванович. – Да и к окружению присмотрелся бы повнимательнее: снизу ведь виднее, кто есть кто, да и в совместных делах люди проявляются быстрее. Я тебя знаю уже не первый год, видел не раз, как ты умеешь сколачивать из незнакомых людей надёжную бригаду. Ну, а на материк можно съездить и следующей осенью…

– Ну, ты прямо в большевики меня записал, – усмехнулся отец. – А я ведь беспартийный…

Они с Добрычевым давно уже были на «ты» – ещё с острова Карагинского, а потом ещё пару раз были вместе на осенних сборах мангруппы.

– Вопрос этот решаемый, – уверенно обнадёжил Иван Иванович. – Всё в твоих руках. Тем более, что ты и сам, что ни на есть, из самой трудовой части здешнего населения – рыбак, истинный представитель рабочего класса, опоры партии. И я тебе с чистой совестью дал бы рекомендацию. Кстати, сейчас там пока всего лишь два коммуниста на всё село, а для полноценной первичной парторганизации этого явно недостаточно. Так что думай…

Уже мне взрослому отец признавался, что тогда у него просто на языке вертелся язвительный ответ на этот счёт о том, что он уже побывал членом партии – десять лет тому назад. Однако, как сказал он, уже наученный прежним горьким опытом, тут же прикусил язык: кто знает, как отнесутся эти вроде бы хорошо знакомые ему люди к таким его откровениям? Всегда так было: несдержанный язык – опасней пистолета…

Кстати, только через много лет, став уже достаточно взрослым человеком, я смог и сам уже в полной мере осмыслить эту старую истину. А также разгадать и смысл непонятного мне в ту пора слова «мангруппа». Оказалось, что так называлась маневренная группа, имевшаяся при каждом советском погранотряде с двадцатых годов прошлого столетия и формировавшаяся по необходимости из специально подготовленных резервистов, проживающих преимущественно среди местного населения приграничной территории. В семейном архиве была одна небольшая фотография моего отца в боевой форме члена такой пограничной мангруппы, заметно отличающейся от армейской формы той поры. На нём была мягкая широкая фуражка с обшитым материей козырьком и гимнастёрка, обтягивающая широкую грудь, перекрещенную двумя кожаными портупеями. Попутно прояснилась для меня и другая разгадка моей детской поры. Все годы, когда мы жили в Вилюе, у отца, кроме хорошего дробовика 16-го калибра, были ещё и два винчестера: 7-зарядный и 16-зарядный. И хороший запас патронов к ним. Конечно, отец очень любил оружие, оно сопровождало его с детства. Но в годы войны и практически в пограничной полосе лишь немногие люди имели право обладать таким многозарядным и скорострельным нарезным оружием. Даже охотники-промысловики, проживавшие в нашем селе (а их было совсем немного), имели на вооружении или старые однозарядные берданы, или переделанные из кавалерийских карабинов охотничьи пятизарядные винтовки. Отец занимался только любительской охотой, ходил и на медведя иногда, добывал для пропитания семьи и нерпу, и сивуча. Но такого оружия, которое было у него, я больше ни у кого в селе не видел. И это, наверное, тоже было совсем не случайно…

Но вернёмся к тому памятному разговору на портовом причале. Отец позже говорил, что его очень заинтересовало предложение о сооружении большого ставного невода на океанской стороне острова Старичков. Но в кармане уже были билеты на последний, может быть, в эти погожие осенние дни пароход, а всё имущество, кроме самого необходимого и упакованного в узлы и чемоданы, было распродано. Даже крыши своей над головой уже не было: в Новой Тарье, в нашей бывшей квартире, теперь жили другие люди.

Однако тут снова заговорил Сергей Устинович.

– Эти проблемы мы попробуем сейчас же решить, – сказал он и призывно махнул рукой стоящему в стороне пожилому мужчине.