Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Одним словом, 43-й год для отца оказался совсем провальным. А вот в рыбацкий сезон 44-го года, когда он снова перешёл на свой невод на острове, слава о его бригаде пошла уже по всей Камчатке: на океанской стороне, где обычно стоял невод, в ловушку по-прежнему хорошо шли и лососёвые разных пород – от горбуши до чавычи, и жирная тихоокеанская сельдь, краснощёкие могучие вожаки гигантских косяков которой по своей величине порой не уступали всё той же некрупной горбуше. Но к тому периоду особенно обострилась ещё одна застарелая проблема для камчатских рыбаков, главным образом океанского побережья: в невиданной ранее массе подошли косяки окуня-терпуга. Эта красивая океанская рыбка в нарядной радужной окраске, кстати, довольно сочная и вкусная во всех видах приготовления – в варёном, жареном, пареном, вяленом и копчёном, в то время считалась нетоварной, на неё не было даже каких-либо расценок. Её было много, особенно в августе, она забивала ловушки неводов на океанской стороне побережья, оттесняя товарные лосось и сельдь. Но рыбокомбинаты категорически отказывались принимать на переработку терпуг. А ведь шла война, страна испытывала острый дефицит продуктов питания, в то время как камчатские рыбаки вынуждены были десятками тонн выбрасывать такую полезную рыбу за борт. И мой отец был одним из тех рыбаков, которые потребовали от местных властей в конце концов решить положительно эту наболевшую проблему. Она была решена лишь к концу войны, когда наконец-то и за этой рыбой был узаконен статус товарной…

9

В начале лета 45-го года отец снова взял меня на остров. И что поразило: на острове было практически совсем тихо, не в пример первым моим посещениям год-два тому назад. Да, былой птичий базар, когда в небе было темно от непрерывно снующих на встречных курсах – к скалам и к морю бесчисленных стай топорков и арочек, когда с великим трудом можно было из-за их нескончаемого с утра до вечера гомона услышать речь стоящего рядом с тобой человека, казалось, исчез куда-то безвозвратно. Конечно, это была ещё одна вынужденная жертва молоху войны, избежать которой не удалось и здесь, на Камчатке, в тысячах вёрст от фронтовых баталий. Не знаю, как у взрослых, а у меня, почти десятилетнего в ту пору ребёнка, может быть, впервые в жизни неизбывной печалью по утраченной толике живой природы окутало сердце. И это острое ощущение, наверняка ещё неосмысленное тогда полностью и, может быть, даже непонятое до конца, а лишь на интуитивном уровне, бессознательно сфотографировавшего происшедшее во всей его глубине и трагизме, запечатлелось в памяти на всю мою жизнь.

Правда, пробыл я там на тот раз совсем недолго. Но всё равно я успел несколько раз побывать на переборке невода. Обычно, когда рыбаки отдыхали на вяло качающемся на океанской волне кунгасе, я ловил на многометровую донную удочку треску. Огромные рыбины, вытащенные на поверхность с большой глубины, широко раскрывали пасти: в них засели крупные крючки с наживой, на которую они так опрометчиво позарились. А для меня это было простой забавой. Кто-то из молодых рыбаков помогал мне вытаскивать крючки из рыбьих пастей, цеплять на них новую наживку из красных кусочков мяса нерки. Я снова забрасывал глубоководную снасть за борт кунгаса, а парень убеждал меня, что треску можно ловить даже на красную тряпку вместо обычной наживки. Другие рыбаки засомневались, начали спрашивать друг у друга, нет ли случайно у кого хоть кусочка красной материи. Но найти её так и не удалось, и эксперимент не состоялся, и я до сих пор так и не знаю, можно ли ловить треску на красную тряпку. А тогда за всеми разговорами-пересудами мы все как-то не заметили, что совсем недалеко от ловушки невода вдруг вспенилось море, и из его глубин выплыла огромная железная рыбина. Это была подводная лодка с большой буквой «Щ» и незапомнившейся мне двузначной цифрой, выведенной на мокрой рубке белой краской. Вскоре на узкой палубе лодки, рядом с пушкой возле рубки появился давно, видно, не бритый человек в флотской робе и весело прокричал в мегафон:

– Ребята, рыбкой не угостите?

На нашем кунгасе все сразу оживились, пара мужиков в длинных рыбацких сапогах спрыгнули в трюм, лишь частично заполненный уловом после недавней переборки невода, и стали выбирать лосося покрупнее, да чтобы обязательно был он ещё и с икрой. Дар получился довольно солидным, и когда его на шлюпке доставили к борту подводной лодки, моряки передали рыбакам свой подарок, восторженно встреченный на кунгасе. Это были несколько бутылок красного вина – портвейна «Три семёрки», как объяснил кто-то из сведущих рыбаков, выдаваемого подводникам в порядке обязательного спецпитания. Один из рыбаков с сожалением вздохнул:

– Лучше бы спиртику…

Другой ему тут же возразил:

– Спиртик и в магазине купишь. А это вино я только раз в жизни пробовал, да и то перед самой войной…