Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Раньше мы с ним всегда ходили обедать в кафешку напротив, и в первое наше посещение её мы там даже выпили за знакомство по стопке китайского коньяка, показавшегося мне тогда очень противным зельем. Но на этот раз нас повёл мой новый знакомый – журналист и писатель – «на природу», как он заявил категорично. Мы пошли по Ленинской в сторону Спортивной гавани, по пути купили какой-то снеди, вроде пирожков и ещё чего-то съестного, а автор выходящей книги взял ещё и большую бутылку портвейна. Скатерть-самобранку из свежих газет расстелили под скалой на прогретом солнцем галечнике, что совсем недалеко от вышек ныряльщиков. Купаться было ещё рано, и нам никто не мешал там. Просидели мы под скалой почти до вечера, согреваемые скатывающимся на закат к сопкам на противоположной стороне Амурского залива июньским нежарким солнцем. Мои спутники, забыв о недопитом портвейне, говорили и говорили о своих журналистских и житейских делах, а мне оставалось только слушать их, навострив уши, и любоваться водной гладью залива с разлитым по водам золотом закатного солнца и немногими белокрылыми яхтами, скользящими по нему. Давно уже не помню подробностей их беседы, осталось только приятное ощущение от знакомства с очень интересными людьми…

Вернувшись в родные пенаты, я сходу погрузился в творческую работу с головой. Теперь уже относился к качеству своих материалов более требовательно – наверняка помогла «краснознамёнская» практика, а также постоянное общение с ответственным секретарём Мироном Буниным, отличным стилистом и очень щедрым в передаче собственного журналистского опыта. Шла вторая половина июня, и полевые работы в селе были в полном разгаре. Но с оперативностью освещения этой темы на страницах газеты возникли вдруг проблемы. Газета заметно отставала, била по хвостам событий, а в это время в полевых и животноводческих бригадах совхозов уже начал внедряться хозрасчёт, о чём постоянно напоминали редактору из крайкома партии. И тогда Мирон пошёл к Нахабо, нашему редактору, с предложением о возможности повышения эффективности печатного слова. И меня прихватил с собой для большей убедительности в реальности своего предложения. А суть его состояла в следующем: мы с Мироном уезжаем на редакционной машине в непрерывный рейд по всем совхозам наших двух районов, встречаемся с полеводами-животноводами, ночуем в сельской гостинице и пишем там совместные репортажи, а утром передаём текст по телефону под запись Ане-машинистке, владеющей стенографией. И снова в следующий совхоз.

Владимир Андреевич одобрил предложение Мирона, и мы отправились в очередное воскресенье в длительную командировку по полям и весям двух районов. Эффект и правда получился неплохой – и по оперативности, и по убедительности публикуемых материалов как горячие пирожки к обеду. Это заметили и в городском, и в районном комитетах партии, и из крайкома пришло одобрение редактору. Ну, а мы с Мироном за неделю всего просто вымотались вдрызг. Зато мы своим примером основательно взбодрили и заведующего сельхозотделом редакции Олега Ивановича Лесневского, и работающую под его руководством Лену Лукину.

А я всё больше входил во вкус журналистской работы, часто сам выбирал себе темы, хотя я числился официально литработником отдела промышленности под руководством Саши Свешниковой, но она никакого «руководства» мною не осуществляла, отдав меня на волю волн моих интересов и вкусов. Поэтому и писал я на самые разные темы – и на партийные, и на экономические, и о рабочих города, и о тружениках села, о работниках клубов и школьных учителях, причём во всех газетных жанрах. И, что самое главное, меня никто не ограничивал в выборе тем, а мои материалы уже никто не правил, и шли они на полосы газеты в первозданном виде из-под моего пера. Честное слово, это очень редкая и дорого стоящая привилегия: в нашей редакции, например, Мирон Бунин правил даже передовицы редактора, а вот меня уже через полгода работы не правил и редактор. Работалось легко и радостно от уверенности, что, наконец-то, я нашёл то, что так долго и терпеливо искал путём проб и ошибок. И меня уже узнавали люди и в городе, и на селе. От этого было ещё приятнее на душе, хотя никогда и никоим образом ни перед кем я не кичился этим неожиданным приобретением.