Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Итак, я снова на берегах полюбившейся мне с детства приморской красавицы Уссури. Кстати, это самая крупная на русском Дальнем Востоке река, конечно же, после Амура-батюшки, в который и впадает она в районе города Хабаровск, собрав все горные потоки седого Сихотэ-Алиня, в основном, с западной его стороны. До 1972 года, и старожилы, пожалуй, ещё помнят это и сейчас, так называлась эта большая река только от села Бельцово, которое стоит на самой границе Яковлевского и Кировского районов Приморского края. Именно у этого села сливались воедино две другие реки: бурная горная Улахэ и более спокойная в нижнем течении преимущественно долинная Даубихэ, которые, объединив энергию двух своих мощных потоков, как раз в этом месте пробили когда-то, возможно, в дремучих миллионах тысячелетий, каменную твердь одного из отрогов Сихотэ-Алиньской горной системы и вырвались на привольный лесостепной простор, образовывая широкую уссурийскую долину, где воды этих двух соединившихся рек в конце концов заметно умерили свой ретивый нрав. Ну, а с 1972 года Даубихэ уже называлась Арсеньевкой, а Улахэ от самых своих истоков приняла на себя имя Уссури.

(К слову, В. К. Арсеньев переводил на русский язык название реки Даубихэ как Долина Больших Сражений – видимо, в память о временах бохайцев и чжурчжэней, населявших в древности эти места. А вот перевод названия «Улахэ»: «ула» – с маньчжурского, и «хэ» – с китайского одинаково означают слово «река». «Уссури», по топонимическому словарю, означает родовое название древних нанайцев, живших на этой реке).

Как я и говорил выше, Иринка с Андрюшкой обжились в городе вполне удачно с первых дней после переезда из Ольги. Устроил свою личную жизнь осиротевший два года тому назад и мой отец: он продал недостроенный дом на улице имени 9 Января и жил теперь в городском районе Новостройка с женщиной по имени Анастасия, родом, если не ошибаюсь, из Комсомольска-на-Амуре.

А вот у меня не сразу всё наладилось. Пошёл по привычке в редакцию, а там облом. Владимир Андреевич беспомощно развёл руками: мест нет. И предложил:

– Пиши пока так – гонораром не обижу.

Но это было слабое утешение: я знал, какие мизерные гонорары в наших газетах. На хлеб, может, и хватит, а ведь и кроме него много чего надо. И у жены зарплата невелика, да и сын растёт не по дням, а по часам. Пойти опять в Уссурийский ДОК или к строителям, где раньше работал? «Пронблема», однако, как говаривал наш шофёр в геологической партии.

Но удача пришла совсем с неожиданной стороны. Когда я пришёл в горком партии становиться на партийный учёт, меня тут же пригласили к первому секретарю. Гнитецкий Николай Павлович, узнав о моих проблемах, тут же предложил:

– Инструктором в отдел промышленности пойдёшь? Есть вакансия…

Не в моём положении было отказываться от такого предложения, и я, конечно же, тут же дал согласие. Николай Павлович вызвал заведующего отделом, и когда тот увалистой походкой вошёл в кабинет, я его сразу узнал и мысленно рассмеялся: это был тот самый увалень из старших классов, которому я когда-то на переменке влепил снежком прямо в глаз, а убежать от него не смог и, получив увесистый тумак по шее, влетел головой в сугроб. Меня он так и не узнал ни во время этой нашей встречи, ни за все недолгие месяцы совместной работы, а я ему не стал напоминать об этом эпизоде из нашей школьной жизни.

На работу в горком партии я вышел 1 ноября 1968 года. С Виктором Николаевичем мы легко сработались и скоро даже сдружились. Для него я оказался очень полезным кадром. Дело в том, что он, инженер-деревообработчик по образованию и, как часто бывает с технарями, не очень дружил с письменным русским языком. А тут в его непосредственном подчинении вдруг оказался человек, для которого это самое неподъёмное «рукописание» являлось основной уже профессией. И у него сразу с плеч гора будто свалилась: все справочные записки и проекты постановлений для секретарей горкома партии и членов бюро теперь писал только я сам. Правда, и мне поначалу пришлось непросто: надо было забыть, хотя бы на время, о журналистской привычке писать сугубо именно так, как «боянова мысль растекашется по древу», и излагать на бумаге эти самые мысли и факты только сухим бесстрастным языком партийного чиновника. Не с первого дня, конечно, но с этой проблемой я тоже быстро разобрался.