Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

А вот традиции остались прежние. Отец, например, вспоминал, что при работе на необорудованном побережье в его время все повреждённые грузы тут же списывались. И грузчики этим постоянно пользовались, особенно при разгрузке продовольственных товаров. Уронил вроде бы нечаянно на шатком трапе ящик с копчёной колбасой или фруктовыми консервами, полетели щепки от тары. И всё – списание по акту, а грузчикам на обед. Только и тут уже некоторые перемены наступили. Например, ещё в самом начале работы бригадир договаривается с заведующим магазином, принимающим груз, сколько и чего можно условно повредить для обязательного списания. Сговаривались по-божески, не нахальничали и получали после работы несколько бутылок спирта и ящик с колбасой или тушёнкой, якобы разбитые при разгрузке. А потом всё делили по-братски между членами бригады.

Но не каждый день были грузы для магазина. В основном приходилось принимать на склады для хранения и отправлять по необходимости на плавбазы промысловое снаряжение – сети, канаты, траловые доски, соль, бочки для засолки сельди, цемент в мешках, строительные материалы и даже крашеные доски трюмных сепараций.

Весной изменился и состав жителей в нашей «каюте», как называл комнату в общежитии механик Максимыч. Он и выбыл первым – снова ушёл на промысел механиком на траулере. А на его место пришёл новичок, крепкий молодой парень, рыжий и веснушчатый до изумления. Его списали с траулера, где он работал матросом, и, видно, за дело. Потому что с первой же получки запил он по-чёрному и на несколько дней. Звали его Володя Левкоев, был он молчалив и всегда спокоен, а когда бывал трезв, то работал как двужильный. Но стоило получить зарплату, как снова уходил в запой и даже ночевать домой не всегда приходил. А потом снова молча трудился до следующей получки и в столовой кормился под запись, с последующим вычетом из зарплаты: трезвый был спокойный и работящий человек.

Кончил он очень плохо. Однажды, оказавшись в очередном запое, он поздно ночью, а вернее – почти на рассвете, еле-еле добрался домой и как был в одежде, так и плюхнулся в неразобранную постель. Утром, когда мы уходили с Петровичем на работу, он – в бондарку, я – к конторке базы, где обычно собиралась бригада перед началом рабочего дня, Володя, с опухшим малиновым лицом на подушке, ещё беспробудно спал. Петрович, как обычно в таких случаях, заботливо поставил на его прикроватную тумбочку кружку с водой, и мы ушли. Обедали мы в столовой, перерыв на отдых оставался короткий, до общежития тащиться было далековато, и я никогда туда в обед не ходил, предпочитая расслабиться перекуром с ребятами перед второй половиной рабочего дня на нагретом летним солнцем песке пляжа, где мы обычно разгружали плашкоуты. На работе я задержался, потому что надо было завершить разгрузку баржи, – мы никогда не оставляли до следующего дня незаконченную работу. А когда подошёл вечером к общежитию, то увидел на нашем крылечке несколько взволнованных женщин и непривычно взъерошенного Петровича, пришедшего домой раньше меня. Тут я и узнал, что Володя неожиданно умер. Молодой, крепкий парень…

– Сгорел от спирта, – доложили мне соседки по общежитию. – Отмаялся, сердешный…

А вышедшая из нашей комнаты фельдшерица в белом халате грустно добавила:

– Был бы кто ещё в комнате, может, и помог бы…

Мы с Петровичем переглянулись, будто спрашивали друг друга в растерянности: кто ж мог даже подумать, что такое может случиться?..

10.