Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Ну а я сам тоже здорово изменился. Стал необычно нервным, резким в суждениях, несдержанным. Хотя по-прежнему никогда не употреблял матерных выражений, даже в подпитии. К этой напасти у меня ещё с детства сложилось устойчивое отвращение. Но и без матов у меня находилось тогда немало довольно сочных слов и выражений, способных допечь или осадить любого не понравившегося мне собеседника, а чаще всего какого-нибудь очередного незадачливого вития-пустослова, отважившегося публично и с жаром рассуждать на темы, о которых имеет всего лишь чисто приблизительное представление. Особенно от меня доставалось директору нашей базы, который любил каждое утро проводить с нашей бригадой планёрки, переходящие в политлетучки на темы дня. Наверное, до своего назначения директором базы Лагерная он служил где-то замполитом, не иначе. Сейчас, вспоминая эти мои дерзкие и чуть ли не ежедневные пикировки с Пантелеем, как мы пренебрежительно называли между собой этого неистощимого и довольно неуклюжего словоблуда, каким он предстоял перед нами во время этих утренних планёрок, убеждаюсь, насколько глупым и безбашенным я сам был в ту пору. Но остановиться я уже не мог, да и не хотел: меня, как говорится, уже понесло. Тем более ребятам мои язвительные реплики-эскапады нравились, а это обстоятельство ещё больше подстёгивало мой критический энтузиазм.

В своё время, причём гораздо позже, эта моя обличительная черта характера, основанная на прирождённом чувстве справедливости, воспитанном в семье, наверное, с самых пелёнок, оказала мне хорошую услугу в профессиональном становлении. С её помощью в немалой степени я пришёл в журналистику, сделал неплохой карьерный рост в этой непростой профессии и, скажу откровенно и без какой-либо ложной скромности (да простит меня моя заступница Богородица!), по-настоящему доброе имя. И пусть всё это произошло всего в одном регионе нашей огромной страны, но и совсем не хилом в общегосударственном масштабе и, кстати, значившемся в административном реестре территорий под номером 25 и носящем волнующее сердца миллионов юных сограждан имя – Приморский край. Немногим из сотен моих коллег той поры удалось пройти благополучно в целом такой же путь и сохранить своё честное репортёрское имя в памяти многих тысяч своих читателей, работая порой на самом лезвии бритвы. Но мне, к счастью, удалось сделать это: вступив в профессию журналиста в середине 1963 года простым литработником объединённой газеты «Знамя труда» (город Лесозаводск и Кировский район), вышел из неё в середине 2006 года, пережив вольнодумные 60-е годы, застойно благодушные 70-е, закатные 80-е, сумеречные 90-е и предрассветные нулевые, последовательно проработав редактором ещё четырёх районных газет («Заветы Ленина» – Ольгинский район, «Сельский труженик» – Яковлевский район, «Приморец» – Хасанский район, «Победа» – Пожарский район) и собственным корреспондентом трёх краевых газет – «Красное знамя», «Владивосток» и «Красное знамя Приморья», ежедневные тиражи которых в мои времена достигали до 300 тысяч экземпляров, а также редактором ведомственной краевой газеты «Энергия Приморья».

Но всё это будет потом, а в лето 1958 года была совсем другая ситуация, и я, совсем не понимая этого (о, эта бесшабашная и самоуверенная юность!), уже закусил удила. Конечно, я нутром чувствовал, что ничего хорошего этакая дерзкая моя тактика не сулит, но мне уже было на всё наплевать. Собственно, так оно, в конце концов, и случилось.

Наступил август того памятного лета, и к берегам Камчатки подошли огромнейшие косяки жирной тихоокеанской сельди. Рыбы было столько много, что некоторые сейнеры черпали её кошельковыми неводами чуть ли не в самой Авачинской губе. В том году в Лагерной директор базы, наш незабвенный Пантелей, не пожелал устанавливать ставной невод, как, например, прошлым летом. А то бы местные рыбаки тоже смогли бы потрудиться по-ударному. Ну а вот сейнерный флот колхозных рыбаков и Тралового флота, работая круглосуточно, буквально завалил рыбокомбинаты побережья крупной деликатесной сельдью. На помощь им пришли плавучие рыбозаводы, поскольку береговые базы уже не справлялись с переработкой добытой рыбы. Одна из них встала на рейде недалеко от нас – прямо в Авачинском заливе, на траверсах полуострова Завойко и Саловарки. Это был обыкновенный утюг-сухогруз под именем «Томск», переоборудованный под рыбную плавбазу.