Так бывает другой раз в походе: идёт человек, а жара страшная. Пот льёт с него градом, во рту пересохло, а вокруг ни капли воды. И вот на пути, казалось бы, спасительный источник. Человек с жадностью припадает к нему воспалёнными губами. В эту минуту он забывает обо всём, совершенно не думает о последствиях. Лишь одно желание – скорее утолить жажду. А после, когда отказываются идти ноги, и человек падает на землю обессиленный, он горько раскаивается в содеянном. И, действительно, пересиль себя, послушайся мудрого совета товарища, и было бы всё в порядке…
Валентине я написал в письме всё честно и сказал, что постараюсь воспитать в себе настоящего человека, найду своё место в жизни, осуществлю свою мечту. Я писал, что бросаюсь в этот безбрежный океан и пока ещё не знаю, к какому берегу прибьёт меня. Я поклялся не писать ей, пока не вынырну на поверхность, т. е. пока не добьюсь исполнения своей мечты, о которой она знает. А если ничего не выйдет, пусть она не думает обо мне, ведь такой я, как есть сейчас, никому, даже себе, не нужен…
Вот так, дружище, все мы в юности горячие, часто делаем необдуманные поступки, а потом приходится раскаиваться…
Вскоре меня взяли в армию, там уж мне дали настоящую закалку. Но ещё не исполнилась моя мечта: я хотел поступить в институт, чтобы стать геологом. После армии я остался на Камчатке, чтобы подготовить материальную базу для этой цели. Но непредвиденные обстоятельства снова спутали мои планы…
Да, о Валентине… Нужно отдать ей должное: она на протяжении всех этих лет сохранила верность первому незабываемому чувству. Через моих родителей она постоянно находила моё местопребывание, где бы я ни находился, и преследовала меня своими письмами. Но я из упрямства, стремления сдержать своё слово не отвечал ей. Только изредка, по праздникам уведомлял её открытками о своём существовании.
Кстати, она два года проработала на стройке, а потом поступила в педагогический институт. Сейчас уже на четвёртом курсе.
…Так вот, о Камчатке. Случилось там следующее…
Костёр уже почти догорел. Сквозь седой налёт пепла тускло мерцали остывающие угли, как бы бросая последний безнадёжный упрёк далёким недоступным звёздам. Темнота плотнее обступила беседующих, мрачная, непроницаемая. Лишь на фоне тёмно-фиолетового неба с узорными кружевами созвездий выделялись чёрные и бесформенные вершины великанов кедров.
Сергей бросил в догоревший костёр лист бересты и приготовленного заранее сушняка. Береста в миг свернулась в трубочку, защёлкала, потемнела, вспучилась. И вдруг вспыхнул сначала робкий, но с каждым мгновением крепнущий огонёк, и вскоре костёр с новой силой весело заплясал пламенем. Плотная темень испуганно шарахнулась в сторону молчаливых кедров, высвободив из своего плена лица ребят.
Суховатое лицо Сергея было задумчивым, затуманенное дымкой воспоминаний. Анатолий сел поближе к костру и, казалось, сосредоточенно наблюдал за весёлой игрой пламени.
Сергей продолжал свой рассказ…
Весна и первая половина лета на восточном побережье Камчатки неприветливы. Откуда-то с юго-востока, как из гнилого угла, тянутся низкие свинцовые тучи, и почти каждый день сыплет мелкий, как изморось, дождь. Лишь иногда по утрам небо бывает чистое, как взгляд новорождённого, и солнце встаёт из океана свежее, молодое как будто умытое его холодными водами. Тогда преображается всё вокруг до неузнаваемости: вечно колеблющаяся поверхность океана весело играет солнечными бликами, мрачноватые ранее сопки наряжаются в радостную кипень молодой зелени пробудившейся природы, мириадами разноцветных искр рассыпаются снежные вершины вулканов, суровая краса далёкой восточной окраины.
Но ближе к полудню откуда-то с океана, воровски прижимаясь к серым скалам, подкрадываются белые полчища тумана. Они заволакивают всё вокруг непроницаемой пеленой. Стоит чуткая тишина, нарушаемая лишь глуховатыми завываниями маяков, вязнувшими в тумане, как в вате.
Однако проходит некоторое время, и туман, уплотняясь, отрывается от потускневшей поверхности моря, и снова стоит день без солнца, сырой и холодный…