Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Ой, ты, море, море,
Нет конца и края,
Низко ходят тучи,
Грозный шторм ревёт.
В голубые скалы
Бьёт волна крутая,
Да порою чайка
Мне крылом махнёт…

Кто на море не был,

Тот его не знает
И матроса душу
В жизни не поймёт.
Где-то там далёко
Девушка страдает,
В ожиданье долгом,
Может, слёзы льёт…

Не грусти, родная,

Встретимся мы скоро,
Я к тебе с победой
Мчусь издалека.
Здравствуй, милый город,
Принимай швартовы,
Обнимай покрепче,
Милая моя…

Матросы пели в ночной тишине, и море, лениво пошевеливая сонными волнами, казалось, прислушивалось к этим непритязательным новым словам песни неизвестного самодеятельного автора и улыбалось добродушно и самодовольно, искрясь таинственным зеленоватым светом.

Я прощался с морем…

* * *

…Уже давно угас костёр, и забрезжил ранний летний рассвет, когда, наконец, заснули ребята маленького маршрутного отряда. А над ними шумели тёмными вершинами великаны кедры, разбуженные предрассветным ветерком. Они, казалось, тихо шептались между собой, делясь впечатлениями о подслушанном ими рассказе одного из этих двух незнакомых им существ, забредших в такие глухие таёжные дебри…

Глава четвёртая

1.

Целый день ребята шли вниз по ключу, продираясь сквозь завалы бурелома, через густой и тёмный пихтач, через хитросплетения лиан лимонника и дикого кишмиша. Сергей брал пробы образцов породы в разных местах, Толя мыл шлихи в быстром горном ручье. К вечеру вышли к бурливой таёжной речке, серебряную нитку которой видели вчера с перевала. Сбросив рюкзаки под сенью бледнокорых ильмов и ясеней, они с наслаждением распрямились, оглядываясь вокруг.

В зарослях густого черёмушника шумели светлые воды речушки, перекатывались через валуны и валёжины, подмывали крутой берег. А вокруг непроходимые заросли, напоминающие тропические леса: великаны ильмы и бересты, весёлые берёзы и стройные как свечи осины с вечно дрожащей листвой. Подлесок хитро переплетали гибкие лианы лимонника, кишмиша и дикого винограда с начинающимися уже наливаться гроздьями ягод. Густая листва переплетённых крон деревьев скупо просеивала лучи заходящего солнца, ограничивала до минимума горизонт. Лишь по ту сторону реки можно было видеть зубчатый хребет водораздела, и именно к нему спускалось солнце. Весь запад обложили низкие тяжёлые тучи, и солнце, спускаясь к ним в раскалённой белой дымке, окрашивало их сверху золотисто-огненными красками. Закатные лучи, просеиваясь сквозь эти свинцовые тучи, окрашивали теневые склоны сопок водораздела в фиолетовые тона, отчего они казались особенно неприветливыми и даже отпугивающими.

– Будет дождь, – предположил Толя.

Сергей покачал головой.

– Завтра не будет. Послезавтра – может быть. Но мы уже будем на базе…

Когда разбили палатку, Сергей занялся своими записями в полевом дневнике, а расторопный Толя начал готовить ужин. Скоро уже весело пылал костёр, длинные языки пламени жадно лизали подвешенный на палке закопчённый вместительный котелок. А сам походный повар лежал на боку и рассеянно шевелил длинной веткой поленья сушняка в костре.

– Ты уже старшекурсник, Серёжа, – сказал он, не отрываясь от своего занятия. – Уже не первый год работаешь с геологами, каждое лето с рюкзаком за плечами. И тебе нравится эта профессия? – Любопытные глаза юноши уставились на Сергея.

Тот поднял голову от толстой тетради в клеёнчатой обложке, в которой он делал записи карандашом, и улыбнулся, его серые насмешливые глаза теплились голубоватым светом.

– Пожалуй, – сказал он, пожав плечами. – Профессия геолога-поисковика давнишняя моя мечта. Мне нравится эта походная жизнь, непроторенные тропы, ночёвки у костра и многое другое, связанное с нашей профессией. Романтика вроде бы, как ещё в детстве мне казалось. Она и сейчас для меня такая же, только с некоторой поправкой. Узнавать, что в этих недрах земных, над которыми мы живём и ходим, – это ведь тоже романтика. Романтика познания неведомого доселе… Вот такие пироги, дорогой. – Улыбаясь только уголками своих тонких губ, он спросил: – А ты сам-то о чём мечтаешь? Что тебя-то влечёт, дружище?

Толя порывисто поднялся со своего места, тряхнул вихрастой головой.

– Мне нравится всё, – с жаром проговорил он и обвёл вокруг себя рукой. – Вся жизнь вообще и… и, понимаешь, хочется петь обо всём об этом, слагать красивые стихи, чтобы люди радовались и видели, как хороша жизнь и как хорошо это – жить!

Он смутился и снова присел на корточки у костра. Его тонкое лицо было возбуждено, чёрные горячие глаза так и искрились светом вдохновенной мечты. Чтобы скрыть смущение, он стал насвистывать мотив какой-то песенки и задумчиво смотрел в пылающий костёр.