Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Он почувствовал, что тело девушки необычно потяжелело в его руках, а его самого колотит горячая неудержимая дрожь…

Из-за тёмных сопок в любопытстве выглянул серебряный рожок молодого месяца, но тут же, почему-то вдруг смутившись, торопливо нырнул в набежавшую тучку…

Глава третья

– Всё же мы расстались с Ириной, – продолжал свой рассказ Сергей Дружинин. – Была осень, увядала природа. Сопки вокруг раскрасились в печальные тона. Мы прощались с Иринкой на причале – я уходил в море на рыболовном тральщике. Она не плакала, но была грустна, видно, уже смирилась с нашим расставанием. Не скрою, мне было жаль расставаться с этой обаятельной доверчивой девушкой. И хотя всё ещё я пытался убедить себя, что мы встретимся с ней здесь же, не пройдёт и полгода, но в то же время меня с прежней силой влекла Валентина, первая моя любовь. Но встретиться с Ириной мне так и не пришлось больше. Когда весной я снова пришёл на базу, её уже там не было. От знакомых я узнал, что уехала куда-то на материк к своим родителям. Не было и девчонок, с которыми она жила в общежитии и которые могли бы знать её адрес…

На море я пробыл неполный год. Мне полюбилась эта непокорная стихия, но я чувствовал, что не здесь всё-таки моё место. И там, в море, я мечтал стать геологом и окончательно решил поступать в институт. Рассчитался я в начале июля и на пассажирском теплоходе отправился до Владивостока, прощаясь с морем. Оно было на редкость спокойным. В начале короткой летней ночи я вышел на прогулочную палубу и залюбовался изумительной лунной дорожкой до самого горизонта. Ленивые волны, неслышно перекатываясь, искрились таинственным зеленоватым светом. Надо мной на шлюпочной палубе грустно вздыхал баян, и сильные спевшиеся голоса демобилизованных матросов выводили задумчивую песню о море.

И от ощущения этого необычайного ансамбля – искрящегося в лунном свете моря и широкой матросской песни – в душе моей рождалось какое-то новое, удивительно красивое чувство к этой непокорной стихии. Оно сначала робко плескалось где-то в глубинах души, росло, ширилось, распирало грудь и, казалось, вот-вот сейчас уже вырвется на волю и полетит чайкой над волнами с колеблющейся лунной дорожкой, обнявшись с матросской песней.

– Красиво… – невольно вырвалось у меня негромкое слово.

– Да, вы правы, – донеслось неожиданно в ответ.

Я оглянулся невольно: рядом со мной, облокотившись на высокие леера, стоял незнакомый мне мужчина довольно плотного сложения. Его широкое мускулистое лицо казалось в лунном свете высеченным из бронзы.

– Вы не верьте ему, – продолжал он, – притворяется старик. – Он кивнул в забортную сторону: – Тихоня… Да что там! Десять лет уже плаваю, другой раз попадёшь в такую свистопляску, что всё на свете проклянёшь. Стоишь в такое время на мостике, штурвал держишь на волну, а тебя швыряет во все стороны. И ругаешь себя нещадно: мол, какой чёрт сунул тебя в эту неверную солёную стихию, не нашлось разве дела на берегу. Люди там спокойно чаи распивают дома, ходят с жёнами в кино и театры, а тут болтаешься как щепка в открытом море, сутками порой не сходишь с мостика, мокрый с головы до ног, невыспавшийся, полузамёрзший. И такие зло и обида берут другой раз, что невольно думаешь: плюнуть бы на всё, списаться на берег да пожить по-человечески. А съездишь в отпуск, побываешь на Кавказе или в Крыму и снова забываешь про все невзгоды, снова рвёшься в море, как будто там и в самом деле маслом и мёдом намазано. А ведь и правда, стоишь в такую вот ночь где-нибудь не на мостике, а на палубе, и вдыхаешь полной грудью такой чистый, совсем не похожий на земной, морской солоноватый воздух. А вокруг волны играют зеленоватыми искрами и шепчутся ласково у борта, а луна, тихая, задумчивая, плавает среди редких звёзд. И на душе так тепло и приятно, что невольно прощаешь ему все былые коварства, не можешь сердиться на него просто. Смотришь на такую картинку и каждый раз находишь в ней новые краски, оттенки. И, что особенно удивительно, никогда эта панорама не похожа на все предыдущие, остаётся единственной в своём роде, неповторимой. Вот так и живёшь…

Он щёлкнул портсигаром, потом чиркнул зажигалкой и задымил хорошей папиросой.

– Привычка, – сказал я, сделав попытку поддержать его слова.