Нова. Да, и Гоморра

— Из города под названием Венеция. По крайнем мере, там я был, когда меня арестовали, судили и приговорили к заключению в Медной клети до конца дней. Венеция! Так океан входит в город, создавая улицы между великолепными палаццо и грязными трущобами, где меж домами натянуты веревки с бельем, где моторки останавливаются на базарной улице, а их палубы завалены капустой, помидорами, хурмой, мидиями, артишоками и омарами. Там гости, студенты-архитекторы, художники и банкиры прохаживаются по мощеной трапеции Пьяццы, гуляют меж розовых колонн Дворца дожей, спускаются к набережной и смотрят в узкие каналы, где между дворцом и старой тюрьмой перекинут мост Вздохов. Если студенты видят, что вы одиноко бредете между парком и морем, они подбегут, похлопают вас по спине, и позовут с собой, и потащат в вапоретто, который пыхтит по Гранд-каналу, и будут распевать и шутить с девушками, покуда я показываю Бруно здания, восхищавшие землян со времен Рёскина.[32] Затем бегут по аллее к «Менсе», по мосту Академии с его бурыми, замшелыми снизу досками, мимо винных погребков и по лестнице на верхний этаж, где надо стучать, чтобы кухарка открыла, а потом все едят и поют, а Бруно говорит, что так и надо, что не стоит грустить, потому что это Венеция…

— Эй, в чем дело, мистер Кейдж?

— Продолжай, Кейдж.

— Кто-нибудь из вас видел Медную клеть снаружи?

— Да как ее увидишь, изнутри-то?

— Заткнись, Хряк. Нет.

— Она стоит на заснеженной каменистой равнине. Даже облака здесь жидкие. Сквозь них ночами звезды смотрят на Медную клеть. А она даже не смотрит на них.

— Медную клеть никому видеть не положено, мистер Кейдж.

— Ага, и откуда ты знаешь, какая она?

— Я видел рисунки. Я много такого видел, Хряк, чего мне видеть не положено. Я изучал архитектуру.

— На Земле?

— В Венеции?

— Да-да. Однажды мне дали посмотреть планы. Я имел случай увидеть, куда коридоры ведут и где начинаются.

— Правда?

— Я мог бы рассказать, где лежит каждый кирпич, каждый камень Айя-Софии. Я мог бы рассказать, как и по какому принципу построен оптикоиллюзорный храм Анкора на планете Кеплар, вплоть до последнего зеркала. И мне известен каждый тупик, поворот, ворота, часовой замок и дренажная труба в Медной клети.

— Чего, правда?

— Ты хочешь сказать, что знаешь, как отсюда выбраться?

— Венеция…

— Слышь, Коршун, может, Кейдж знает, как отсюда сбечь?

— Заткнись, Хряк. Продолжай, Кейдж.

— Венеция теперь так далека. Не будет больше веселых ночей в винном погребке, где Джамба бросает нож, чтобы отрезать колбасу, подвешенную к потолочной балке, ночей, когда мы пьем северные вина и южные, проверить, какое слаще. Их не будет. И Бруно больше нет. И нет больше красавицы с томными очами, которая всех сгубила: меня, Бруно и красавицу по имени…

— Кейдж!

— …Сапфира!

— Слышь, Кейдж!

— Да, Кейдж, слушай Коршуна!

— Нет больше Сапфиры…

— Можешь рассказать, почему мы в этих трех гробах можем друг с другом разговаривать? До этого гроба я лежал в другом. Я орал, и вопил, и выл, как собака. Но только в этом мне отозвались. Отозвался, правда, один Хряк, но раньше и того не было. Это что, какой-то эффект шепчущей галереи?[33]

— Почему мы трое… слышим?

— Ага, расскажи Коршуну и мне — почему? Я до этого гроба был в двух и никаких голосов не слышал.

— Тройное сочленение… да, это должно быть оно. Узники Медной клети заключены в глицериновые гробы, которые кормят их, и моют, и оказывают медицинскую помощь, и следят, чтобы они себя не поувечили… чересчур сильно. Можно довести себя почти до смерти, тогда гроб накачает вас лекарствами, и вы станете здоровее прежнего. Раз в день можно выходить на прогулку, в темноте, в отдельной крохотной каменной каморке…

— Ну да, мы все это знаем, Кейдж. Но почему мы можем трепаться в этих трех гробах?

— Тройное сочленение — это в самом низу тюрьмы, три камеры сходятся у старых канализационных труб. Между этими камерами вместо камня — полые металлические трубы. Сто пятьдесят лет назад проложили новую систему канализации. Если трубы наполнены отходами, через них не слышно. Однако новая система проходит где-то еще, а эти трубы пустые, и у трех гробов на нижнем уровне… в общем, вы слышите через трубы.

— А как насчет свалить отсюда, мистер Кейдж? Мы с Коршуном не прочь сделать ноги.

— Молчи, Хряк.

— …канализация города… выливается в канал, в воду, бумага, листья, отбросы, испражнения людей и животных плывут по черным каналам…

— Чего это с ним, Коршун?

— Молчи и слушай, Хряк.

— …бродил в одиночестве в темных городских закоулках, и небо, подобно пурпурным водам, струилось меж узкими кровлями, вода у моих ног была как грязная кровь, вскрытые артерии, зажатые крошащимися каменными стенками. О, это страшный город, прекрасный своими фонтанами и ржавыми решетками, хрупкими портиками, нависающими над водой витринами, за которыми сверкает муранское стекло, своими черноглазыми, черноволосыми детьми, смуглыми, как грязное мыло, город красоты, город одиночества…