Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

С точки зрения английского журналиста Бернарда Левина, Толкин предлагал прекрасное и целительное напоминание о том, что «кроткие… наследуют землю»[86]; американскому критику Эдмунду Уилсону книга показалась «юношеской дребеденью», историей о награде для хороших мальчиков. Вопреки мнению скептиков, популярность «Властелина колец» достигла невиданных высот. Сам Толкин, ученый-филолог и глубоко верующий католик, со временем обнаружил, что его слова начертали на своих знаменах самые неожиданные союзники – группа, которую позже назовут «хиппи».

В 1958 году Т. Х. Уайт предложил публике довольно своеобразную версию прошлого и способ его интерпретации. Как и Толкин, он принадлежал к академической среде, их обоих также связывала непримиримая ненависть к ханжеству политиков и ужасам империализма. На этом сходство заканчивалось. «Властелин колец» прошел путь от детской книги к истории для взрослых, к рыцарскому роману для наших дедов, тогда как «Король былого и грядущего» изначально был постмодернистским – выдающееся достижение столь скоро после царствования модернизма. Авантюрная версия истории короля Артура переворачивает с ног на голову буквально все в почитаемой легенде. Артур здесь – Прыщ, идеалистически настроенный, но незрелый мальчишка, который должен отправиться в Оксфорд в разгар Темных веков. Мудрость Мерлина, его эксцентричного наставника с птицами в шевелюре, происходит из того, что он живет в обратную сторону.

Прикрываясь остротами и шуточками, Уайт в своей книге прорубается к самой гнилой сердцевине власти и государственного управления. Там полно анахронизмов, и последний – самый ужасающий: отряды Мордреда бомбят Лондон, и в этом месте Артур осознает, что век рыцарства поистине мертв. Со временем жанр обеих книг обозначат небрежным и обобщающим термином «фэнтези». Оба автора наверняка отвергли бы его – они-то писали о реальной жизни.

37 Трудности переходного возраста

В суровые аскетичные годы только мебель цвела пышным цветом: на покрывалах вышивали розы, на диванах – лилии, а на пуфиках – орхидеи. Пасторальные образы расцвечивали жизнь непрерывно растущих английских пригородов. А то, что сельская местность вообще-то пребывала в упадке, добавляло этой моде особую пикантность. Однако если интерьеры жилищ становились уютнее, то общественные места, напротив, приобретали все более беспощадную простоту. Псевдороскоши усыпанных розами диванов противопоставлялись контртренды в публичных пространствах – в основном принесенные новой волной строгости в американской и европейской моде. В кафе, клубах и офисных помещениях преобладали чистые отчетливые линии, словно мир, описанный в научной фантастике, уже наступил.

На сцену вышел новый подвид сердитых молодых людей; и хотя они слыли мятежниками без особых убеждений, зато у них в избытке имелись флаги и воинственные вопли. В 1953 году смутные отсылки к «новому эдвардианскому стилю» выкристаллизовались в четкий термин «тедди-бои» (Teddy-boys), стиляги. То же имя возьмут себе в 1980-х аккуратные симпатичные юноши в ярких одеждах и с обаятельными улыбками, но у них мало общего с первыми «тедами» – стиляги 1950-х и не думали кому-то нравиться. Движение зародилось в высших слоях общества. После войны портные пытались оживить ремесло, воскресив эдвардианскую моду. Их клиентура состояла из богатых молодых людей, но новая мода пришлась по вкусу и подросткам из рабочего класса. Вот только где взять на нее денег? Или платить в рассрочку, или сосредоточиться на самых заметных элементах образа. Сама дороговизна этого костюма говорила о новом явлении в среде постепенно богатеющего рабочего класса. Теды не просто копировали наряды 1900-х – они пародировали их, добавляя такие элементы, как длинный, с «плечиками» и драпировками «зут»-пиджак и широкие и короткие «зут»-брюки (такие одеяния особо любили банды чернокожих в США). От иллюзии респектабельности шла прямая дорожка к бунту. Быстро – и залихватски – теды заслужили репутацию забияк. Печальную известность приобрели «кровавые бани» ливерпульского района Гарстон, где разные группировки регулярно выясняли отношения.

Но не все подростки шли в теды, и не все теды шли в банды. Стигма пристала к ним напрасно, речь ведь прежде всего шла о стиле. Значительную роль в формировании этой стигмы сыграла пресса. Английское юношество служило мишенью для стрел осуждения со славных деньков подмастерьев XVII века. Едва ли теды унаследовали усердие подмастерьев, но точно унаследовали их дух; и страх перед предположительно необузданными молодыми людьми снова вылез из пещеры. В то время выделявшимся из толпы людям не доверяли, особенно если на них был наряд, считавшийся «настолько же нелепым, насколько и зловещим».