Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Нельзя не упомянуть и футбольных фанатов – самый противоречивый ливерпульский экспорт, как выразился Мурхаус. «Ну и странные же это были люди, чужие, – писал он, – сквернословили они более бегло и часто, чем мы, и справляли нужду прямо на улицах Болтона, что очень плохо воспринималось в этом воздержанном городке». Клуб Cavern («Пещера») на Мэтью-стрит тоже вряд ли мог быть рекомендован кому-то, кроме узких специалистов. И все же он снискал известный престиж и даже своеобразное благоговение.

Вышибала на входе не рад незваным гостям. «Это место, – замечает он мягко, – становится чертовым святилищем». Так и есть. Возле входа – пацифики и еще какие-то грубо намалеванные символы. Уже на полпути вниз по крутой деревянной лестнице ты ощущаешь густой, сладкий, почти осязаемый воздух. В Cavern что-то около пары сотен юнцов зажаты в толпе под тройным низким сводчатым потолком, разделенные приземистыми арочными стенами… По стенам стекает конденсат. Похоже, никто даже не замечает острого дискомфорта окружающей обстановки.

Эта «зловонная, плохо вентилируемая дыра», как назвал клуб Мурхаус, оказалась довольно неожиданно «святилищем» того, что вскоре станет известно как «мерсийское звучание».

Хорошо засвидетельствованная, но ускользающая от понимания связь между преступностью и низким уровнем образования давно волновала все крупные партии. Отчет Роббинса о высшем образовании, опубликованный в октябре 1963 года, привел к расцвету новых университетов. Эти уже не были «краснокирпичными» – ни в буквальном, ни в переносном смысле. Эти строились из листового стекла. У них было много наград, но мало поклонников. А в своих требованиях к студентам они проявляли столько же строгости, сколько их предшественники. Вряд ли можно считать совпадением и то, что культовая телевикторина «Университетский вызов» вышла в эфир в 1963 году, когда строительство «стекляшек» достигло своего апогея, и то, что первым победителем шоу стал скромный Лестерский университет.

* * *

19 октября 1963 года пост премьер-министра занял сэр Алек Дуглас-Хьюм, к вящему огорчению сторонников Рэба Батлера, которые сочли, что ради какого-то знатного сухаря из Шотландии пострадал естественный преемник Макмиллана. Оппозиция, со своей стороны, пришла в восторг: самая внешность нового премьера входила в противоречие с их видением сияющей и энергичной нации. Однако пусть Дуглас-Хьюм имел мертвенный вид, был стар и оторван от реальности, он отличался скрупулезным умом, и в деле лечения общественных недугов ему сильно помогали учтивость и теплота – весьма редкие качества среди политиков и еще более редкие среди аристократов.

Однако пришли неизбежные выборы – и лейбористы выиграли их. Единственным сюрпризом оказался очень небольшой отрыв. «Будь готов» – гласит девиз бойскаутов, его-то и придерживался до конца своей политической карьеры Гарольд Вильсон, сменивший умершего Гейтскелла на посту лидера партии. Даже в присутствии королевы он не мог удержаться и не обратиться к своим бойскаутским денькам. Как и Энох Пауэлл, он посвятил свои оксфордские годы занятию, все еще считающемуся весьма эксцентричным, – учебе. Те, кто наблюдал его пугающую работоспособность, предпочитали рисовать его этаким ботаником, забывая о потрясающем интеллекте. И в то же время он принадлежал к удивительно распространенной породе людей – одаренных, но чуждых рефлексии. Возвышенные политические идеологии не представляли для него интереса, и даже в университете он мало интересовался политической жизнью. Ему также была присуща естественная кротость, и он желал блага для всех, если только ради этого не требовались слишком большие моральные подвиги. Короче, он был столь же добр, сколь мягкосердечен, и столь же мягкосердечен, сколь умен.

Его работе на Даунинг-стрит, 10 очень поспособствовала безучастность жены, предоставившей ему право засиживаться в резиденции допоздна с помощниками и министрами. Затворница Мэри Вильсон, набожная и преданная мужу, практически не участвовала в парламентской жизни. Вместо того чтобы совершать обход больных, она писала стихи. Один из ее сборников в первом издании разошелся тиражом 75 000 экземпляров. Ее стихи, откровенно религиозные или же просто выражающие смутную, но жгучую тоску, носят говорящие заголовки: «Песнь девственницы», «Если я напишу до того, как умру» или «Ты повернулся спиной к Эдему» (такое вполне мог сказать какой-нибудь из пламенных левых критиков ее мужа).