Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Для чего же самодержцу и «господарю всея Руси» был земский собор? Никакой прежней местной политической «соборной» традиции не существовало. Как мы видели, князья северовосточных Рѹських земель с самого начала боролись с институтом городского вече. К тому же собрание представителей со всех концов большой страны не похоже на вече. Не были земские соборы и заимствованием западноевропейских собраний сословных представителей — парламентов, «генеральных штатов». В Северной Евразии к востоку от Карпат не существовало устойчивых самоорганизованных корпораций — сословий, пользующихся элементами собственной юрисдикции и представлявшими свои групповые интересы перед короной. Так что Иван IV не случайно с пренебрежением писал о «мужиках торговых». Российский историк Василий Ключевский еще в конце XIX в. характеризовал участников земских соборов как «агентов для исполнения казенных поручений»:

Часть в составе собора 1566 г., имевшая, по крайней мере, некоторое подобие представительства, состояла из военных губернаторов и военных предводителей уездного дворянства, которыми были столичные дворяне, и из финансовых приказчиков правительства, которыми были люди высшего столичного купечества.

Скорее идею земских соборов заимствовали из своеобразно понятой практики соседа-противника — ВКЛ, где в XV и первой половине XVI в. (до заключения Люблинской унии 1569 г. с Польским королевством) созывался Вальный сейм (буквально «общий собор»: sejm восходит к общеславянскому *sъjęmъ, производному от *sъjęti — «собрать»). Вальный сейм рассматривал примерно тот же круг вопросов (включая избрание великого князя), созывался монархом по мере надобности и отличался от земского собора прежде всего аристократическим составом (в нем не участвовали духовенство и купечество). Главное же не то, на что больше «был похож» земский собор, а зачем он понадобился Ивану Грозному и его преемникам. Не читая рассуждений Макиавелли, начинающий создавать особое — царское — единовластие Иван Грозный столкнулся с той же дилеммой, что и государи североитальянских княжеств той эпохи: оборотной стороной единовластия оказывалась столь же полная зависимость от тех, кто осуществлял его на практике. Выбирая между «знатью» и «народом», Иван выбрал «народ», точнее разные категории населения, связанные со складывающейся служебной иерархией.

Макиавелли почти не касался феномена «государства» как самостоятельной системы управления, «машины»: и потому, что государства в современном понимании еще нигде не существовало, и потому, что в сравнительно компактных итальянских герцогствах численность «профессиональных служащих» (чиновников) вообще была немногочисленна. Иван IV не просто «выбирал знать» (то в виде Избранной рады, то в виде опричнины), карал и миловал приближенных к трону. Он фактически уничтожил прежнюю удельную систему как основу управления обширной территорией через посредничество удельных князей (уделы как форма землевладения просуществовали дольше). Достигнутое абсолютное единовластие царя осуществлялось не опосредованно через местных «владетелей» (землей и властью над ней), а через назначаемых чиновников-воевод и служилых людей (дворян), которые проживали в получаемых за службу поместьях и представляли царскую власть в своей округе. Собирая на земские соборы представителей боярства, приказных людей, дворян и зависимых от администрации купцов, Иван Грозный тем самым «утверждал единовластие» при помощи «народа» — только это был особый, «служивый» народ. Участники земских соборов представляли не магнатов-аристократов своего края и не особые сословия, а разные «участки» государевой службы. Все вместе они воплощали еще не «государство» как разветвленную систему профессиональных чиновников, но уже вполне определенно «власть» как самостоятельный феномен, описываемый в трактате Макиавелли.