Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

Непарламентская природа российских неонароднических и социал-демократических партий превращала некогда принятые абстрактные идеологические аргументы и принципы в главный критерий размежевания с конкурентами и поддержания внутреннего единства. Вообще, культурные механизмы оказались единственным эффективным средством поддержания и структурирования пространства нелегальной революционной мысли и действия. Можно сказать, что протопартии рубежа XX века являлись сложными идеологическими продуктами «Подпольной России» как культурной сферы, альтернативной легальному имперскому обществу и его институтам. Подпольные группировки и не нуждались в полноценной партийной политике для того, чтобы привлекать последователей и распространять свое влияние на население, — эту задачу решала сфера массовой культуры, особенно литературы и публицистики. Легальная и нелегальная литература формировала и популяризировала типажи героев, их идеальные отношения, сценарии поведения в характерных ситуациях, которые проецировались на конкретные подпольные группы точно так же, как партийные программы формируют имидж кандидата от парламентской партии. Реальной политической нацией подпольных партий была общеимперская общественность, за симпатии которой они вели борьбу между собой в рамках субкультуры «Подпольной России». Границы общественности расширялись, включая все больше представителей нерусских элит, а также «сознательных» рабочих и крестьян.

Перспективы революционных партий оказались под угрозой, когда значительная часть общественности (наиболее сочувствующей революционаризму части образованного общества), напуганная уровнем насилия реальной революции в 1905−1906 гг., выразила поддержку планам реформирования имперского режима и приветствовала создание парламента — Государственной думы. В очередной раз подтвердилась закономерность: легитимность имперского режима напрямую зависит от его способности проводить радикальные реформы, сглаживающие конфликты «имперской ситуации». Подпольной России стало сложно сохранять идейную чистоту и изоляционизм в атмосфере политического плюрализма и частичной легализации политической деятельности.

* * *

Так на протяжении чуть более века в России сформировались революционная культура как альтернативный сценарий построения современного общества в империи. Революционное движение проделало эволюцию от полустихийного бунта до организационных форм, претендовавших на более передовой характер, чем парламентские партии того времени. Главной движущей пружиной революционаризма был поиск немедленного и окончательного ответа на проблемы, которые режим решал путем постоянного реформизма. Если в основе этих проблем лежала сама структурная имперская ситуация многомерного разнообразия и конфликтов локальных интересов, то революционный подход мог привести к успеху, только разбив единое политическое пространство империи на множество максимально однородных сообществ — то есть приведя ее в состояние, напоминавшее исходную ситуацию в начале процесса самоорганизации региона Северной Евразии. Приняв «по умолчанию» границы Российской империи как «естественные» границы будущей революционной нации, социалистические партии начала ХХ в. обрекли себя на дилемму, которая стояла и перед имперским режимом. Противоречия имперской ситуации удавалось держать под контролем в рамках общего политического пространства только путем постоянного реформирования и коррекции, учитывающих новые конфигурации социальных сил и групповые интересы. Смена политического режима никак не отменяла и даже не меняла эту задачу.

Абстрактное представление о суверенитете, который принадлежит народу, оставалось главным аргументом в пользу необходимости революции, но его интерпретация менялась. Начальная и наиболее абстрактная идея установления народного представительства оказалась подчинена поискам «истинного народа», который, собственно, и заслуживал полных политических прав. Многоуровневое и многогранное имперское разнообразие усложнило задачу выкраивания единой, внутренне гомогенной нации. Разные идеологические течения в разные исторические периоды приписывали «народу» различные смыслы: особой цивилизации, этноконфессионального сообщества, социально-экономической группы или класса. Кажется, не менее сложная проблема наделения всех разнообразных членов общества равными гражданскими правами интересовала больше правительственных реформаторов, чем революционеров. Во всяком случае, формулирование этой цели либералами немедленно создавало им репутацию приспешников режима в глазах радикальной общественности.