Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

С некоторым отставанием происходило институциональное оформление нового имперского проекта. Окончательный отказ от попыток возродить архаический идеал «православного царства» и сворачивание антимусульманского «крестового похода» к середине 1750-х гг. ознаменовали резкий поворот в «политике империи» императрицы Елизаветы. Создается целая сеть учреждений, призванных сформировать содержание нового российского проекта: в 1755 г. в Москве открыта первая гимназия и университет, в 1757 г. — Академия художеств, в 1758 г. открывается гимназия в Казани, призванная обслуживать обширный регион бывшего Казанского дворца (Поволжья и Сибири). В 1754 г. была создана комиссия для составления нового свода законов, призванного заложить юридические основы новой Российской империи. В этом же году были отменены внутренние таможни и пошлины в пределах империи, в том числе и на границе с Малороссией. Империя становилась «своей» не через навязывание привычной версии чьей-то старины, но через творческое изобретение и развитие совершенно нового «российского проекта», открытого для участия более многочисленных категорий населения, чем предполагали существовавшие прежде режимы.

Процесс консолидации Российской империи предоставлял новые возможности тем, кто был готов к взаимодействию в рамках имперского пространства, и таил угрозу для тех, кто был заинтересован в сохранении обособленности и самобытности. Изначальная «ничейность» и «экстерриториальность» верховной имперской власти не означала политику толерантности или невмешательства в дела местных сообществ и культур. То, что посредством государства навязывалась более универсалистская имперская, а не, скажем, более узкая русско-православная («московитская») политическая культура, не отменяло сам факт вмешательства и навязывания определенных норм. В 1750-х гг., когда контуры нового понимания империи только начинали обретать отчетливость, трудно было сказать, насколько настойчиво будут навязываться имперские нормы и будет ли империя как система «нахождения общего знаменателя» одинаково благожелательной (или чуждой) ко всем, кто оказался в сфере ее влияния.

Как бы то ни было, фундаментальной особенностью возобладавшего курса стал принципиальный модернизм проекта Российской империи (которую после французской революции 1789 г. станет принято причислять к «старому режиму»). Какие бы жестокие, несправедливые, реакционные меры ни принимались правителями Российской империи, само осознанное стремление воплотить в политическом режиме механизм «общего знаменателя» для разнородного подвластного пространства превращало империю в футуристический проект реализации лучшего будущего. Открытое или тайное признание неудовлетворенности существующим положением вещей и постоянный реформизм властей с самого начала стали неотъемлемой частью имперского проекта как поиска сохранения неустойчивого равновесия в меняющемся мире. Последовательный реформизм и принципиальная нацеленность на рациональное решение проблем сами по себе не могут являться историческим оправданием имперской экспансии и господства, однако они позволяют понять природу увлеченности российской имперской элиты модерным знанием, которое к середине XVIII в. начинает называться в разных европейских языках «Просвещением». На индивидуальном уровне это увлечение могло быть данью моде, слепым или поверхностным подражанием, но в целом только на языке Просвещения можно было сформулировать стихийно складывающийся со времен Петра I проект Российской империи как режима, принципиально отличающегося от «пороховых империй» Московского царства, Речи Посполитой или Османской державы. Необходимы были общие и достаточно сложные теоретические понятия, чтобы описать политический режим, который был направлен не на сохранение status quo — власти династии, господства религии, эксплуатации провинций — но стремился установить некие новые, небывалые еще принципы (пусть даже имея конечной целью поддержание того самого status quo).

7.14. Екатерина II и планомерное конструирование империи по канонам просветителей

Вступившая на престол в 1762 г. императрица Екатерина II традиционно (и вполне заслуженно) ассоциируется с «золотым веком» Российской империи. Связано это, скорее, не с особо блистательными практическими достижениями правительницы, а с удивительно гармоничным стилистическим совпадением «духа эпохи» Просвещения с идеологической риторикой режима. Еще точнее, особую эффектность публичному образу Екатерины II придала сознательная и последовательная попытка сформулировать программу имперской власти именно как механизма управления структурной имперской ситуацией. Этим Екатерина II отличалась от тех правителей (особенно в конце имперского периода), которые использовали имперскую власть «не по прямому назначению», пытаясь подавить имперское разнообразие, вместо приведения его к «общему знаменателю» через империю.