Новая книга ужасов

– Если это так можно назвать, – ответил я и увидел, как он на миг зажмурился, увидев проем на месте переднего зуба. – Я поскользнулся наверху мраморной лестницы и прокувыркался по всем сорока шести ступеням. В результате – ушибы и синяки, общая физическая слабость и постоянный озноб. Зато ничего не сломал – по крайней мере, ничего значительного, – заглянув через его плечо, я увидел четыре отдельные кирпичные башенки, возвышавшиеся от черной дыры в земле. Это было все, что осталось от «Зеленых труб». – О моей жене что-нибудь узнали?

– Боюсь, сэр, что… – Нэш положил руку мне на плечо, отчего я издал резкий сдавленный крик. – Простите, сэр. Разве вы не должны находиться в больнице? Неужели ваши врачи разрешили вам сюда приехать?

– Зная о моих переживаниях, они на этом настояли, – в глубине черной полости работали люди в громоздких оранжевых костюмах со скафандрами, как для выхода в космос. Они просеивали сырой пепел, то и дело откладывая нераспознаваемые куски в тяжелые мешки того же цвета, что их костюмы. – Полагаю, у вас есть новости для меня, Уэнделл, – сказал я.

– Грустные новости, сэр, – ответил тот. – Гараж сгорел вместе со всем домом, но мы обнаружили несколько частей от машины вашей жены, сэр. Пожар выдался неимоверно сильным, а под «сильным» я подразумеваю «действительно сильный», поэтому кто бы его ни устроил, это был не обычный поджигатель.

– Раз вы нашли следы машины, – сказал я, – то, полагаю, нашли и следы ее хозяйки?

– Мы нашли несколько фрагментов костей и небольшую часть скелета, – сказал он. – На нее обрушился весь дом, сэр. Эти ребята – мастера своего дела, но едва ли им удастся найти что-то еще. Так что если ваша жена была одна в доме…

– Да, я понимаю, – проговорил я, удерживаясь на ногах лишь благодаря трости. – Как ужасно, как чудовищно, что все это правда, что наши жизни так ничтожны…

– Боюсь, это так, сэр, как и то, что ваша жена была… была из тех особенных людей, что дарили радость нам всем, и, надеюсь, вы понимаете, мы все, как и вы, хотели бы, чтобы все сложилось иначе.

Сначала я на миг подумал, что он говорил о ее творчестве. Но затем понял, что он пытался выразить удовольствие, которое эти люди находили в том, что они – не менее, чем мистер Треск и мистер Тумак, но гораздо более, чем я, – принимали за ее истинную личность.

– О, Уэнделл, – скорбно проговорил я, – никогда, теперь уже никогда не будет иначе.

Он не удержался от того, чтобы похлопать меня по плечу, и отправил обратно к моему суровому обучению.

IX

Месяц – четыре недели – тридцать дней – семьсот двадцать часов – сорок три тысячи двести минут – два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд – провел я под опекой мистера Треска и мистера Тумака и, полагаю, к концу срока показал себя скромно, умеренно удовлетворительным объектом, чем мог нескромно и неумеренно гордиться.

– Вы мало что собой представляете по сравнению с леди, сэр, – сказал мне однажды мистер Треск, увлеченный оказанием своих услуг, – но никто не может сказать, что вы ничто.

Я, уже бесчисленное число раз предавший заявление, что они никогда не увидят моих слез, залился слезами благодарности. Мы прошли пятнадцать стадий, известных новичку, потом еще пять специалиста, и, с частыми повторениями и возвращениями назад ради отстающего ученика, преодолели восемьдесят стадий художника, бесконечно расширяющиеся за счет изощренности его искусства. У нас были солдатики. Была зубная нить. Каждую из сорока трех тысяч двухсот минут, каждую из двух миллионов и почти шестисот тысяч секунд тянулась непроглядная ночь. Мы пробирались сквозь нескончаемый мрак, и кромешная тьма этой ночи приносила бесконечность многообразия – от холодной, скользкой сырости до бархатной мягкости прыгающего пламени. И никто в самом деле не мог сказать, что я ничто.

Я не был ничем, и я увидел проблеск Смысла Трагедии.

Каждый вторник и пятницу этих бессолнечных недель мои консультанты и наставники, нежно промывали и забинтовывали мои раны, одевали в самые теплые одежды (поскольку я никогда не переставал ощущать порывы арктического ветра, терзающие мою плоть) и сопровождали в офис, где, как считали окружающие, я сидел, страдая от скорби и вызванных ею бытовых травм.