Новая книга ужасов

Я кивнул как бы в согласии, но мое внимание было устремлено на кожаные перчатки Масвелла. Казалось, он их носил всегда. Подобная пара перчаток была и на фотографиях в «Некрофиле». Я заметил, что черная кожа скрывала явную худобу рук и длинные пальцы. Его правая кисть постоянно беспокойно двигалась с зажатой сигаретой, в то время как пальцы левой все время сжимались и разжимались. Выглядело это так, будто ему было некомфортно ощущать эти части собственного тела.

– Мне очень приятно говорить с человеком, который предан историям Лилит Блейк, – сказал он странным, напряженным голосом.

– О, я бы не назвал себя слишком преданным. Ее работа поражает, конечно, но я лично предпочитаю Блэквуда и Макена. Блейк, как мне кажется, не хватает баланса. Ее мир – один из самых беспросветных, полный лишь мраком и тленом.

Масвелл фыркнул в ответ на это замечание. Он выдохнул большой клуб сигаретного дыма в мою сторону и сказал:

– Беспросветный мрак и тлен? Скорее, она делает отчаяние прекрасным! Я верю в то, что де Квинси написал однажды: «Святость – это могила. Благочестие – это темнота. Чистота – это разложение». Вот слова, которые отлично характеризуют работы Лилит Блейк. А Макен! Этот краснолицый старикан со своей запутанной англо-католической дрянью! Этот человек был пьяным клоуном, одержимым грехом. А Блэквуд? Пантеистическая гниль, которая относится к каменному веку. Он писал в основном ради денег и написал в итоге слишком много. Нет, нет. Поверьте мне, если вы хотите истины за гранью видимости, вы должны прийти к Лилит Блейк. Она никогда не идет на компромиссы. Ее рассказы бесконечно больше, чем просто повествование о сверхъестественных явлениях…

Его голос достиг пика пронзительности, и все, что я мог сделать в ответ, – не корчиться в кресле, зажав уши. Затем он, казалось, взял себя в руки и провел платком по лбу.

– Вы должны извинить меня. Я позволил из-за убеждений отбросить манеры. Теперь я так редко принимаю участие в дискуссиях, что перевозбудился, – он взял себя в руки, успокоился и снова хотел что-то сказать, когда открылась боковая дверь и группа людей ворвалась в комнату. Они обсуждали лекцию о Джойсе, которая, судя по всему, только что закончилась. Масвелл поднялся на ноги и надел шляпу и пальто. Я последовал за ним.

Снаружи, оказавшись на холодном полуденном воздухе, он оглянулся через плечо и скривил лицо в гримасе отвращения.

– Как я ненавижу этих дураков, – произнес он.

Мы побрели через снег по площади и нырнули в лабиринт переулков. Высокие здания с пыльными окнами давили на нас с обеих сторон и, после множества поворотов, мы добрались до дома, в котором находилось жилище Масвелла. Он квартировал в подвале, и мы спустились по ступеням, оставив дневной свет позади.

Ученый открыл переднюю дверь, и я последовал за ним внутрь.

Масвелл нажал на выключатель, и единственная лампочка, подвешенная к потолку и висящая почти посередине между ним и голым полом, осветила скудное убранство комнаты. Вдоль каждой из стен стояли длинные шкафы, набитые толстыми томами. В одном углу стояло кресло и пуф вместе с небольшим круглым столом, на котором опасно кренилась стопка книг. Ненадежная на вид переносная газовая печь стояла в противоположном углу. Масвелл принес из соседней комнаты еще один стул, обитый грубой тканью, и предложил мне сесть. Сразу после этого он притащил оттуда же большой сундук. Тот был очень старым, с монограммой «Л.Б.» на боку. Масвелл театральным жестом отпер сундук, а потом сел, закурив еще одну сигарету и сфокусировав взгляд на моем лице.

Я взял блокнот из кармана и начал просматривать рукописи, доставая их из сундука. Там были довольно странные и не до конца понятные записи, но это было именно то, что требовалось для статьи. Там были целые залежи подобных богатств, которые мне просто необходимо было изучить. Масвелл между тем сделал меланхоличное замечание, важность которого, к слову сказать, я оценил лишь намного позже.

– Одиночество, – сказал он, – может привести человека в ментальное области чрезвычайной степени странности.

Я рассеянно кивнул. В тот момент я как раз обнаружил небольшую коробку и открыл ее, после чего мое возбуждение взлетело до небес. Внутри лежал светло-коричневый фотографический портрет Лилит Блейк 1890 года. Это был первый раз, когда я увидел ее, и должно быть, это фото было сделано как раз перед смертью писательницы. Ее красота поражала.

Масвелл наклонился вперед. Теперь он, казалось, следил за моей реакцией с удвоенным интересом.