Новая книга ужасов

– Мои воспоминания, – сказала Хелен. – Мы от многого избавились, когда я перебралась из Лондона, но любимые книги и все мои бумаги я должна была сохранить, – с тяжелым вздохом она опустилась на кровать, потом со стоном попыталась подняться снова. – Мои дневники. Я собиралась показать…

Я мягко опустила руку на ее плечо, не давая встать.

– Я найду. Скажите, где искать.

– Спасибо, милая. Если ты не возражаешь… – она откинулась назад и, облегченно вздохнув, положила голову на подушку. – Они на моем рабочем столе. Письменном столе. Вся пачка. Ты еще не готова прочитать их все, пока еще нет, но, думаю, на один можешь бросить взгляд. Почему нет? Дай подумать. Который? Хм-м.

Глаза Хелен закрылись. Я неуверенно смотрела на нее, чувствуя смесь привязанности, удовольствия и раздражения – и поняла, что женщина засыпает. Я открыла рот, чтобы привлечь внимание, но Хелен как раз тихо прерывисто всхрапнула.

Повернувшись к столу, я увидела пачку блокнотов, о которых, должно быть, говорила Хелен. Она собиралась дать мне один почитать. Я взяла тот, что лежал сверху, – черно-белый, в твердом переплете, с линованными страницами. На обложке не было ничего, что могло бы пролить свет на содержание. Открыв блокнот на первой странице, я обнаружила написанные на форзаце имя и год. 1981. Ох, слишком далеко.

Аккуратно положив блокнот рядом, я потянулась за следующим.

Этот оказался более потрепанным и, очевидно, старым. У него была крапчатая сине-белая обложка с квадратом по центру, в котором было написано: «СОЧИНЕНИЯ». Я завела точно такой в старших классах в конце шестидесятых и заносила туда самые личные чувства: все эмоциональные бунты, первые шевеления сексуального желания – к моему горю, безответные. Как я изливала свое сердце в торжественных свидетельствах своей идеальной вечной любви к золотоволосому Йелю! Порой, хотя прошло уже много времени, я все еще могла вспомнить особенный горько-сладкий аромат этого чувства, боль неразделенной любви. А потом, в тот же год – в юности все происходит так быстро – появилась взаимная симпатия между мной и Энди, и боль нелюбви смягчили страстные занятия сексом на задних сиденьях одолженных машин. Мои описания того, чем мы занимались, балансировали на грани порнографии; даже теперь меня приводила в ужас мысль о том, что кто-то прочитает о моих первых любовных похождениях. Думаю, именно мысли о содержании собственного, такого похожего внешне дневника заставили меня отложить блокнот в сторону даже не открыв и не увидев даты.

В процессе я потревожила пачку фотографий, лежавших на следующем блокноте, и они водопадом осыпались по склону блокнотной башни. Бросив быстрый встревоженный взгляд на лежавшую в кровати позади меня женщину, чтобы убедиться, что та не проснулась, я собрала карточки. Это все были старые черно-белые снимки людей, по большей части на открытом воздухе. На оборотах карандашом были нанесены даты, имена или инициалы.

Лондон, 1941, Робби

Я узнала Хелен, стоявшую в юбке и шляпке в окружении голубей у основания какой-то статуи; она держала за руку молодого мужчину в форме. Я вгляделась в холодные тени на его лице, и мое сердце подпрыгнуло: по изгибу рта, линии его челюсти мне показалось, что мужчина похож на Аллана. Схожесть молодой Хелен с Клариссой бросалась в глаза, и я осознала, что именно поэтому меня сразу так потянуло к новой знакомой. Ее отец, в свою очередь, немного походил на Аллана, и о нем Кларисса тоже мне напомнила.

Я быстро просмотрела остальные фотографии, обычно узнавая Хелен по ее характерной внешности. Некоторые другие люди тоже оказались знакомы: Джуна Барнс, Пегги Гуггенхайм, Джеймс Джойс. У меня перехватило дыхание. Хелен Ральстон, победоносно улыбаясь, стояла в английском саду в компании высокой застенчивой элегантной женщины, которая выглядела чуть смущенной. Мне не было нужды переворачивать фото и проверять написанное на обороте имя: Вирджинию Вульф невозможно было с кем-то спутать.

Великолепно! Сердце возбужденно забилось. Я задалась вопросом, позволит ли Хелен использовать эти фотографии в книге, и сразу же нашла ответ. Разумеется, позволит, зачем иначе она их рассортировала, если не собиралась мне отдавать? С таким количеством знаменитых имен в пояснительной записке издателям выпуск биографии в печать казался решенным вопросом. Хелен Элизабет Ральстон, Забытый Модернист. Подобрав фотографии и снова собрав их в аккуратную стопку, я обратила жадный взгляд на груду старых журналов.

Тот, что лежал теперь сверху, оказался странного размера – более узким, чем принято обычно, и был туго обтянут какой-то черной тканью. Когда я протянула руку, чтобы коснуться обложки, ко мне откуда-то пришло осознание, что это – один из самых ранних дневников, из парижских лет.

Даже не задумавшись, если ли у меня на это право, я взяла книгу и открыла.

На первой странице не было даты, и, пока я листала дальше, у меня создалось впечатление, что это один непрерывный рассказ, поскольку текст не был разбит на куски, как в дневнике.