Новая кофейная книга

Дед с бабушкой жили в том же доме, что мама и Гвен, только на три этажа ниже. Дедов завод можно разглядеть из окна, но голубятню из него, к счастью, не видно, только ближнюю, «парадную» часть с красивыми колоннами на бело-желтом фасаде. Бегать к деду можно было сколько угодно: делать уроки (особенно математику), относить гостинцы из маминых командировок, дарить смешные рисунки или спрашивать какого-нибудь совета. И приходить за сахаром, хоть на три этажа ниже, хоть прямо на голубятню, куда с первого класса уже начали отпускать одну и где все знали и всегда пропускали «Гленову девочку». Застать его в каморке, а если не застать, то дождаться, когда будут сделаны все дела, устроиться под боком, слушать, как он дышит, мерно и глубоко, как смеется себе под нос, рассуждая про мячики для пинг-понга, про незнакомое слово «шафран» и еще более незнакомое «жакаранда» – каждую свободную минуту дед что-то читал, особенно много про путешествия и города у моря, поэтому незнакомых Гвен слов в его речи встречалось в избытке. Успокаиваться под привычный запах табака из его трубки («Папа, никогда не кури при ребенке!» – «Конечно-конечно…»), начинать рассказывать всю свою наиважнейшую ерунду о том, как не получилось решить задачу на контрольной, и как одноклассники дразнят за курносый нос и веснушки, и мама опять уезжает, и тигр вышел совсем не похожим на тигра, «а еще учительница пения сказала, чтобы я встала в самый последний ряд и только рот открывала, для вида, потому что у меня некрасивый голос, слишком грубый для девочки…»

Дед бережно выслушивал все ее беды, подсказывал выходы или советовал подумать самой (и обратить внимание вот на это, это и это), а потом доставал тетрадку и ручку и что-нибудь аккуратно писал.

«Сколько раз можно написать “Эй, улыбнись!” на обычном тетрадном листочке в клеточку?» – читала Гвен, утирала слезы и принималась писать решение прямо там же, в тетрадке. Тщательно и сосредоточенно: дед говорил, только так и нужно решать действительно важные жизненные задачи.

– И чур не мухлевать!

С задачами из дедовой тетрадки Гвен не мухлевала никогда. С чем угодно, когда угодно, но только не с этим.

*  *  *

Ничего, конечно, не изрослось. Гвен не становилась ни спокойнее, ни основательней, вечно переживала по пустякам и бегала к деду за сахаром – уже не так часто и не в голубятню, а на три этажа ниже, в квартиру, снизу доверху забитую светом и книгами.

Все чаще открывала двери своим ключом, варила супы и чаи, возила бабушку в больницу на скорой, возила деда навещать ее на кладбище, возила маму навещать деда в больнице…

Когда дед умер, не рано, не поздно и не то чтобы неожиданно, но быстро и горько, Гвен перечитала всю его тетрадку с задачками от корки до корки, а потом убрала в самый дальний угол самого дальнего шкафа и больше не доставала.

Незачем было, она и так помнила все наизусть. А видеть его аккуратный, крупный с завитушками почерк не было никаких сил. Впрочем, каждый вечер, закрывая глаза перед сном, она так и так его видела.

«Сколько чашечек чая для лилипутов (можно заменить на наперстки) получится из воды, налитой прямо сейчас в твой чайник?», «Сколько шагов ты успеешь пройти, слушая от начала и до конца свою самую любимую песню?», «Как быстро ты успеешь помыть целую раковину грязной посуды, ничего не разбив?», «Посчитай, сколько летучих мышей ты видела за всю свою жизнь, и напиши, при каких обстоятельствах», «Выясни, сколько книг о морских приключениях есть у тебя дома, и если их меньше пяти, срочно найди еще две», «Сколько шагов от нашего подъезда до ближайшей автобусной остановки?», «Сколько ступенек на лестнице в голубятню?», «Где у нас в округе палатка с самым вкусным мороженым? Нарисуй карту и вклей от него этикетку», «Позови в гости кого-нибудь, кого никогда не звала, и напиши, о чем вы поговорили».

*  *  *