Новая кофейная книга

Например, ты давно потерял свободное письмо; чем больше твой публичный интеллектуал призывал к нему, тем… и поэтому два, три или несколько лет ты не завариваешь кофе, а покупаешь в цветных стаканчиках. Время, которое должно быть сэкономлено за чужой счет, его надо бы направить в нужное русло, да некуда. Между тобой и временем глубокая промоина, между тобой и речью, но там, где промоина вещественна – между тобой и референтом – ты, наоборот, ощущаешь сродство. Ты покупаешь кофе, чтобы потом выйти в город и ждать такси, пока небо, вероятно, темнеет в ожидании весны, чтобы разглаживаться под твоим огнем, а потом едешь к вокзалам, стесняясь попросить водителя отодвинуть сидение. Дискомфорт прикладывается к ожиданию, естественное продолжение твоего приключения, а еще в твоей сумке помимо блокнота Oxford press для дорожного дневника с пустыми страницами, стеклянная банка. Раньше в них закатывали варенье, а для чего эта банка сегодня, тебе неизвестно, ты был в смущении, оплачивая ее через пей-пасс, как бы смещая анахроничность механизма – в том числе цель твоей поездки и стеклянной банки, которая нужна тебе в путешествии и которая символизирует глупость его цели. Во-первых, банка не такая дешевая, как можно подумать, так как производство сокращено, себестоимость поднимается (каждое утро), а во-вторых, ты не только боишься пригородных поездов, но боишься, что банка разобьется. Цель твоей поездки может разбиться, касаясь пригородного поезда. Еще ты боишься, что путешественники поездов ненавидят тебя за то, что на тебе написано – ты не покидаешь (для собственной безопасности) Замоскворечье – еще они могут как-то узнать цель твоей поездки, а еще, что с тобой стеклянная банка, а еще твой шарф – не такой дорогой – но тебе кажется, что в пригородном поезде 50 евро – это больше, чем 50 евро, и при этом все твои ощущения не совсем из поля снобизма, скорее, это подкожный страх неответного письма, безответного, и того, что. Скорее всего, того, что, и даже больше, чем это, – ты не приспособлен к этому, но и для другого на самом деле тоже.

Время инерционного движения на твоей стороне, и ты в поездке, а потом после поезда в городе на расстоянии 102 км от Москвы, ничего не произошло, душная изоляция, сомнительное решение, темнеющий горизонт, который не оснащен способом сделать тебе хорошо. Ты идешь через вязкий снег протоптанной дороги, ты куришь, чтобы откладывать. Если бы тебе казалось, что, вернувшись домой, завтра – ты откажешься от повтора, возможно, ты думал бы именно в этом ракурсе. Ты пытаешься подсчитать живое. Например, ее сообщения «ну что, как там?» – можно ли их отнести к тревожащему процессу или необходимости писать через безлимитные тарифы и неоплаченное ожидание ответа, можно ли не отвечать на ее сообщения, отделенные от заботы простотой вопроса? Город в 102 км от Москвы выбран тобой из простой арифметики, о которой не принято (в твоей среде) говорить, то есть давать голос чувственности – голоса должны откладываться в пользу работников низкооплачиваемого труда, женщин в тисках патриархата и так далее, – на каком-то повороте ты включен в список защищаемых миграционными службами меньшинств, но этот поворот слишком далеко, чтобы ты мог позволить себе высказаться на самую важную тему – «частное горе, как затмевающий фактор (например) политического безразличия»; так же, как этот город находится (по твоим меркам) далеко, твое желание осмыслить феномен «частного горя» далек от твоего частного горя и от разрешения ленты Фейсбука говорить о нем. По-крайней мере, если это не онкология родного человека, к которой приложены реквизиты, и если это не попытка частного сбора на издание антологии марксистких лесбо-сепаратисток. Итак, ты отвечаешь ей, что «все очень хуево», подразумевая, что город, в котором он живет, похож на него, и сейчас ты идешь по улицам чувака из эпицентра – чего? – например, твоего частного горя. То есть ты не пишешь ей, что привез стеклянную банку в город человека, которого ты любишь, потому что некое облако смыслов делает выражение «человек, которого я люблю» перегруженным, потом что не очень понятно, человек – это его тело или человек – это политический конструкт и так далее, а так же – что такое «я», и что такое это «люблю»? – говорит ли это слово про референта больше, чем про тебя и так далее, – все это непонятно, поэтому ты не можешь (не будешь) так говорить. Даже для самого себя ты будешь использовать более уклончивые стратегии.