НОВАЯ КВАРТИРА

Тенорок начал что-то возражать, в спор включились другие люди, на фоне этого бабка без конца повторяла: «Я коммунистка, я до сих пор коммунистка, я партбилет не клала!» Марусю утомил разговор, который поневоле приходилось слушать, и она с нетерпением выглядывала в проход, ожидая, когда же проводник пойдёт собирать билеты и деньги за постель. Только увидев, что он наконец вышел из своего купе и сел к первым местам, разложив на коленях папку с кармашками для билетов, она успокоилась.

— Спорят всё, спорят, — благостным тоном сказала Марусина соседка, доброжелательно посмотрев на Марусю, — а чего спорить, когда и так всё ясно! Странные люди.

Проводник был толстый и лысый. Но, судя по сангвиническому лицу, ни то, ни другое его не беспокоило. Остатки жёстких светлых волос были коротко пострижены. Он сел напротив Маруси и, взяв её билет, спросил, глядя на неё бесцветно-серыми глазами:

— Студентка?

— Да, — нехотя ответила Маруся.

— На каникулы едешь?

— Да.

— Ну-ну, — проводник положил билет в соответствующий кармашек своей папки. — За постель десять тысяч кто не сдал?

— Я не беру постель, — сказала Маруся.

Проводник молча уставился на неё исподлобья.

— Я не буду спать, вы же сами видели, мне ехать пять часов.

Проводник вновь достал её билет и долго его изучал.

— Согласно правилам, установленным санитарной комиссией, пользование матрасом и подушкой без постели запрещается, — с официальным видом сказал он, вставая и проходя дальше.

«Нужен мне твой грязный матрас, жирная свинья», — подумала Маруся, пододвигаясь к окну. Вокруг все засуетились, стали с шуршанием разворачивать свалявшуюся постель и стелиться, наводняя вагон пылью. Вскоре суматоха улеглась, пыль, правда, осталась.

Устроились и соседи Маруси. Мужчины полезли на верхние полки. Молодой почти сразу заснул в картинной позе, свесив одну руку, а тот, что постарше, сосредоточенно поджав губы, принялся разгадывать прежде начатый кроссворд. Только женщина не торопилась ложиться — она читала какую-то брошюру, периодически умильно улыбаясь и кивая в знак согласия.

Маруся уставилась в окно. Пока ехали по Москве, смотреть было не на что: какие-то гаражи, свалки, бетонные стены, исписанные чем-нибудь вроде: «Ельцин — Антихрист» или «Спартак — чемпион», — но только выехали за кольцевую, почти сразу начался лес. Поезд пошёл как-то быстрее и веселее. Друг за другом мелькали дачи, почти пустые платформы и крохотные подмосковные городишки, которые поезд проезжал меньше, чем за минуту. Но чем дальше от Москвы — тем меньше виднелось жилья, меньше сходящихся и расходящихся путей, столбов, семафоров, непонятных придорожных фонариков — бесчисленных составляющих огромного организма железной дороги, тем чаще засыпанный снегом еловый лес шёл сплошной стеной вдоль полотна. На него Марусе было особенно приятно любоваться: одни и те же деревья, одни и те же сугробы — однообразие зачаровывало ленивый взгляд, мелькающий пейзаж не позволял себе чем-нибудь новым и неожиданным вызвать даже самую незначительную мысль или ассоциацию в отдыхающем сознании. Иногда, правда, в окне светлело — деревья расступались, появлялась хиреющая деревенька с прогнившими перекошенными домами, на крышах которых торчали смешные, несоразмерно большие телеантенны, или же поезд проезжал мост через замёрзшую речку, или занесённое снегом поле подходило вплотную к путям, оттесняя лес на задний план. Тогда взгляд сам соскальзывал вниз, на встречный путь, и пытался непрерывно скользить по нему, не отставая, но безуспешно: глаза упорно задерживались на удаляющихся шпалах. Порой с коварной неожиданностью вид загораживал встречный товарняк, и хотелось лезть на стену от тоски, пока он неторопливо и добросовестно, как последний зануда, проволакивал все свои несколько десятков вагонов. Не то что постоянно попадавшиеся на пути электрички. Те проносились вихрем, так что у Маруси всякий раз дух захватывало, словно это был какой-то аттракцион, вроде американских горок, а не общественный транспорт, набитый усталыми людьми, измученными работой и дорогой.

Темнело. Очертания деревьев сливались, да и сам лес становилось трудно отграничить от тёмно-фиолетового неба. Снег же, напротив, начал искриться неестественным светом кварцевой лампы. А Маруся всё смотрела и смотрела в окно, хоть тусклое освещение вагона, маслянисто отражаясь в стекле, мешало видеть, и зачастую на сумрачную картину зимнего леса причудливо накладывалось, к примеру, изображение усатого мужчины в тельняшке, идущего в тамбур покурить и продирающегося сквозь гроздья рук и ног, свисающие со всех полок, или ещё что-нибудь в этом роде. Марусю ничего не отвлекало, разве только дорожная милиция — два здоровых мужика изъявили желание посмотреть её паспорт, и всё.