Новая жизнь

легче легкого истома,

страха, ужаса не видно,

и труды угомонились.

      74

Чистым счастьем, веским, римским

улочка полна святая,

будто все труды на пользу,

да и жертвы, да и казни, –

примем дар тысячелетий,

о цене не размышляя.

      75

Въезжаешь в этот Город, как домой,

как блудный сын, всю истощив, изведав

земного круга благость. Нищ и светел.

И весел, голоден. Растерян – неужели

добрАлись?

И все то, что происходит

необходимо дальше с нами, – чудо

большое, правильное –

тУт только и может

случиться.

И случается уже!

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

      1

Мы составляем новый пантеон –

кто: Филимон с Бавкидой? Эвридика

с Орфеем? О, я чувствую: природа

меняется моя, кровь приливает,

бродяга, к голове, но мысли только

спокойней, явственней – сребристо-голубой

божественный ихор течет по жилам,

дарует силы.

      2

Наш покровитель из богов былых –

тот рыбарь темный, Главк:

его трава

росла, густа, – сорняк, глушивший все

на даче, –

сколько мучились в усильях

для помидоров, огурцов, растили

убогие дары сплошавших почв,

всё думали: старуха отрожала

земля, землица;

нет –

соображала

растения наверх из тьмы в свет гнать

упорные –

их кожистые листья

ярки и зелены,

жестки,

крупны,

ворсисты.

      3

Вились, хватая небо,

высоты его мерзлые, пустоты,

отростки, усики –

тяжелая работа,

благая роста шла,

гнала

зеленое

в сплошное,

в голубое –

все двигалось

в священном непокое.

      4

Связуя три стихии,

влага шла

вниз ливнями,

по стеблю подымалась,

земная сила брАлась

корнями;

в средоточие воздУхов,

в урановую синь распространялась

листва.

И в темных областях жива,

и в самом свете

сила.

      5

Коса востра ходила,

тупилась,

от пятка до острия

изнашивалась, стесывалась, а

вокруг урона нет,

ущерба зеленям;

срез, кос и прям,

шипел, кипел, бурлил злым, ярым соком –

рост шел высоко.

      6

Осенней серости вода лилась,

ледЯная и ртутная, –

рост вижу

натужный, против времени примет,

опасный рост, ему препоны нет.

Страшна как эта яркость среди жухлой

природы русской,

медленной и тусклой!

И зимой

корнями проникают в глубь такую

заветную,

что холоду туда

нет доступа – течет темна вода,

не знающая льда.

      7

Под снегом шло движенье, умноженье,

терпенье –

а подкинутый в огонь

пучок травы взрывал такие искры,

что плавился снег на сажень вокруг,

вглубь на аршин земля вскипала соком,

огонь играл высоко,

лоскутья рвал.

      8

Пространная пора солнцеворота

отмечена,

природа торжествует –

смерть в ус не дует,

истомлена и изгнана за круг

смятений наших,

страхов…

Одинаков

со всех сторон круг Солнца,

светом брызжет,

ночь выжжет.

      9

Когда ты,

подол задрав,

сверкая белизною,

огонь земли увидишь меж собою –

прыгнёшь высоко,

как видит око…

      10

Мы ищем травы

священные;

Ивановая ночь –

зенит –

ярь славная кипит,

свободно Солнце

от пут своих, путей,

по небу катит,

круг абы как воротит,

тревожит плоти.

      11

Мы – из ворот во двор,

мы – со двора,

мы, босы,

в рубахах белых, в ночь святую

по лесу бегать, визгами пугать

прочь силы зла.

Озарена веселым

огнем

лесов громада.

Нам хмеля надо.

      12

Сюда бы Фаэтона –

ох бы он

на воле, небе

раззудил плечо:

кнутом их жаль, кобылок непроворных!

Пусть обод черный

горящего красным-красно огня

дороги мерит как нельзя свободно –

куда и ворон, мудрствуя, костей

не нашивал, все будет светом солнца

озарено –

в такую-то святую,

в такую без конца и края ночь…

      13

Кругом в рост папортники

расцветают, пахнут,

дуреет голова,

поют слова

заветные,

и песня холодком

укутывает сердце.

      14

Купавенская ночь,

Купалы ночь,

костры светлы –

живой огонь из рук

мы выпустили погулять, пожечь,

и он, ручной, нестрашный, греет, светит,

мы сквозь него пройдем

целы,

целехоньки –

бодрит

плоть серую, усталую, тяжолую…

Болезнь сжигает, ярый, –

поддайте жара…

Веселье ах играет, брызжет…

Страх старый выжжет.

      15

Нас утро валит спать –

велик день, вставший

над сонною страной.

Жара гудит

немолчно, неуклонно –

Пан спит.

      16

И мы с тобою спали,

завалившись

с устатку, не разобрана кровать,

сон путан,

чУток –

надо бы вставать,

но теплое похмелье,

но любовь –

укрыты одеялом пестрым, рваным,

мы спим,

день спим,

проснуться – рано.

      17

И в море Главк нырял, минуты шли

томительные, а дыханья в легких

хватало переплыть, пройти по дну

все море-окиян; чудесны рыбы,

в нем бога чувствуя,

не рыбака уже,

ласкались, ластились –

плыла цветная стая,

валы качая.

      18

И в горы заходил печальный бог,

бросался с круч –

небольно, невредимо

вставал,

смотрел разбитые в песок

своим паденьем камни –

мел, мука,

сквозь пальцы просыпал, бросал на ветер.

и ветер брал немалые дары,

и нес в поднЕбесье,

и невесомо там

сбивались в облака легчайши камни.

      19

В огонь входил –

чужда была стихия:

метались языки

безвредного, священного,

живая

плоть расцветала,

легкое сиянье

распространяя вечно и безвредно, –

не сякнет пламень.

      20

Что время богу?

Вечность за плечами.

Сейчас она

и дальше будет, вечность,

неотличимы направленья в

огромном, темном времени,

его

немерено, и бог, как раньше плыл

по синю морю,

по волнам свинцовым, –

по времени плывет туда-сюда –

холодная, прозрачная вода

оно,

и в нем полным-полно, кишмя

различной всякой живности –

плывут,

тревожат его ртуть

часов, минут…

      21

Я – этих трав должник старинный;

я

вдохнул их запах, поперхнулся хмелем,

недели

бродил средь летних их,

в осенних зяб ветрах,

зимой

по снежной нови хаживал, валясь

в сугробы набок.

Я каждую весну,

лишь снег сойдет,

спешил сюда,

по листьям темным, павшим

ходил как по ковру,