Новая жизнь

послушливо –

стучит веретено,

вертится, ноет, как заведено,

и нить моя, без узелка,

легка,

скользит, бежит,

не кончится пока.

      60

Как потеплело рано! Можно ехать

на дачу – собирай еду, одежду.

Убежище? – Да там меня искать

первей всего и станут, если что.

Но это – место силы, я старался

всегда туда один. Цени мое

доверие. Разделим здешний модус

вивенди.

Рядом – редкие соседи,

глядят из-за забора. Ты в своем

дезабилье расхаживаешь, скука

полна и благотворна.

Рыться в черной

земле охота есть – сажай цветы,

расти капусту, не мешай мне думать,

писать.

Мы тут скрипучую кровать

обучиваем стонам и мотивам

превыспренним. Светает рано. Надо

успеть во время тьмы.

И мы

не замечаем времени, оно

рассвет с закатом в тьме своей сближает –

когда тут спать!

И кажется – опять

земля полна неистребимой мощью,

и всходы прут, и расцветает яблонь,

и света много сквозь пустые ветви,

а завязи полны, скупы еще…

И раздадутся мощью,

распрямятся,

гляди – сплошная

трепещущая зелень –

вещий сон

природы о большом, прекрасном, буйном,

зеленом нашем будущем.

      61

Приехали. Два рюкзака свалили

с усталых плеч. Я ключ нашарил в брюках.

Набрякла, отсырела дверь, из сил

последних дернул – затхлостью дохнуло;

шатаясь, я едва добрел до стула

раздеться, холодно –

ищи, включай приборы.

И счетчик крутится натужно, жадно, скоро…

      62

Давно в этом доме не слышно шагов,

ночью и днем – ничьих,

ветер гуляет, стучит засов,

мыши в лазах пищат своих

от ужаса мышьих снов.

А были первых хозяев шаги:

вот шаркает наверху

дед; ставит тесто печь пироги

старая, молится, грех к греху

причисляет…

Едкий дымок поднимается

(и кто их назвал «Пегас»?),

ругается, кашляет тень отца –

свет, проходя сквозь нее, пригас,

плохо видно читать.

И я ночами тревожу муть

влажную тишины –

ступеньку щупаю шаг шагнуть,

медленно двигаюсь вдоль стены,

шарю, чтоб свет включить.

      63

И что нам двум, застывшим посредине

Господня лета, эти слухи, дали

неверные? Есть где-то там сентябрь,

опасный месяц, – мы не доживем,

отстанем и останемся здесь в дачном

сезоне, месте, климате.

Нам что

их даты календарные, весь строй

замученного времени? Свободны,

мы проживем здесь сроки лета, сотни

медлительных, медвяных, травных дней.

Не кончится, не станет холодней

задумчивое, томное, родное,

большое лето над большой землею.

64. Ирина

Опомнись,

эй,

проснись!

В конце концов,

мы оба понимаем, что весной

мила Россия:

скудная земля

подернулась зеленым, стала в дымках

прекрасной – можно жить и можно верить,

что так и будет. Лето проживем

в довольстве, на приволье. Дальше что?

Порой осенней скажется Россия

в доступной полноте и наготе,

во всей красе.

      65

Пора, пора отсюда в путь-дорогу –

дождей московских скинуть пелену

с грядущего. Нам нечего тут делать.

Каких-то ждать опасностей? Ничто

не связывает с Родиной. Могилы?

Но что могилы нам, бывавшим там,

куда могила – праг, начало спуска…

В речах, словах, снах, беглых не по-русски,

услышим зов и отдохнем душой,

где вечное сплошное бытие,

не призрачное нежить-естество

российское, а явленность благая,

скульптурная, прекрасная, нагая.

И мы решились ехать.

      66

В аэропорт дорога, путь недальний

уже на запад. Спешка. Нервы. Вид

на Ленинградку, Химки. Мы, прощаясь,

чужую видим сторону Москвы.

Увы,

не нашего черты юго-востока

в последний раз охватывает око.

      67

Шереметьево. Час ранний.

Голоса, что, бестелесны,

к дальним странам призывают,

выкликают виды суши –

и невиданные страны

предстают воображенью.

И поежишься, представив,

что и в них ведут дороги,

люди движутся и есть, кто

улетает добровольно.

Рим объявят, и мы тоже

заспешим в холодный воздух.

      68

– Не пей так много. – «Что тут пить?» – Делись.

Из-под полы: они тут всюду с нами

для нашей пользы борются, в разлив

не продают. Из пластиковой тары,

как в юности. Не бормотуха – «Чивас».

– Принципиально разве? – «Градус выше».

– Ну – на здоровье. – «Тише, тише, тише!

Так кашляешь – того гляди поймут».

– И черт бы с ними, ведь не отберут…

      69

Воздух холоден, прозрачен,

в два конца из неба видно

самолетную дорогу;

от Москвы до Фьюмичино

вправо-влево взгляд пройдется:

вот – наш дом, вот – ширь благая,

италийское пространство –

щедрая земля поэтов

и блудниц землица тоже.

      70

Три с немногим часа тряски,

полтора часа поездки –

что за день: жара и пробки! –

и вот счастье, вот награда:

дом на узкой и короткой

римской улочке, полого

убегающей до Тибра.

Здесь такие рестораны!

Здесь такие вина, яства!

      71

Здесь к былому нет возврата:

Город Вечный отнимает

все, что вечности помимо,

что предшествовало вещей, –

а лжецам и пустословам,

что о прошлом рассуждают,

Вещие Уста кусают,

пережевывают руки –

языки немеют хитрых.

      72

Не рассказывай о бедах –

в храм иди Удачи Женской,

в храм Мужской Удачи сунься:

там отмолишь, там получишь

от Фортуны кус огромный –

ешь удачу, пей удачу,

в снах гляди, на яви римской,

как удача прибывает, –

шарик ты, попавший в место

ставки лучшей, ставки общей,

в Рим попавший шарик броский.

      73

В день осенний мы гуляли

по ущельям Виа Сакра,

воду пили из текучих,

серебрящихся фонтанов.

Сколько здесь потов сходило

в политических занятьях,

сколько тут кровей пускалось,

делалось смертей железом,

а проходишь – и на сердце