ноздрям тесней, темней.
К ступням я прикасаюсь -
как трупа холодны,
и снова поднимаюсь,
целуя со спины
к теснинам, дальше, выше
к сединам, косам, бант
жолт, красен - масти мышьи
украсил - жалкий франт.
24.
Мы застеснялись оба после дела
и я смотрел так нежно на тебя
одетую, всё то воображая,
чему стал гость, хозяин - надо было
хоть как гнать эту оторопь с себя -
подъезд и тротуар и переход
подземный и почти пробежкой путь...
Для тех, кто не смогли вдвоём уснуть.
25.
Кузьминский парк. Гуляли. Нас вокруг
последние сновали, успевали
в нелепых шапках лыжники, был пруд
засижен рыбаками, сколько лет
я не был здесь и трудно узнавал
дорожки, тропки, повороты их,
овраги, ручейки, как будто время
не только постаралось с рукотворным
мест образом, беседками, мостками,
скамейками в аллеях, но всерьёз
взялось за настоящие дела -
за землю, дерева, луга, пригорки,
за всю живую русскую природу,
ну гнуть ее, ломать,
со свету гнать.
26.
Унылый путь, лоск павильонов новых
сквозь снег трава газонов, яркий свет
искусственный, свисающий с чугунных
своих основ...
Всё то, что в девяностых
по бедность кой-как еще держалось,
скрипя, старея, вызывая жалость
всё сгинуло, как будто прорвало
плотины. Как в дурном сне узнаю
приметы места, смешанные с новым
их образом - прошлась беда основы
безбожно искажая, дух московский,
дух русский изгоняя - никогда
сюда наш гений места не вернется.
Куда Москва, в какую даль несется...
27.
Почти что ежедневны наши встречи
и еженощны стали. Подчинилась
покорно ты их обиходу, я
спешил к тебе, мне было чуть-чуть стыдно
тревожить так, так донимать тебя,
ты терпеливо ласки принимала,
подмахивала вовремя и в такт
и я не знал, что там у нас не так.
28.
И что со мной такое происходит
от счастья что ли старый ошалел -
и прыгает и скачет ретивое,
что даже страшно - что со мной такое,
рука так нетверда как никогда,
и тмится свет в глазах - беда, беда.
Привычные лекарства я глотаю,
но улучшения чувств не замечаю,
двойные дозы сыплю в глотку, внутрь,
какие и здорового доймут.
29.
Подходит что ли смерть, стопой неслышной,
за счастие расплата за моё
уж слишком не замедлила. Дурею
от мыслей мельтешащих, сильных болей,
но каждый вечер, пересилив страх,
встаю, иду, шатаюсь на ногах,
я выбрит, чуть порезан, бледен чуть,
шаг на ступеньку - сбой - передохнуть,
я перед дверью, дрожь унял, стою,
я среди страхов похоть узнаю.
30.
Лежал, как после смерти, после страстных
объятий неуклюжих. Ты смотрела
внимательно и долго на меня,
о, что такое это было - а?
любовь твоя? моё невелико
искусство наслаждения - испуган
я чем-то таким жутким, ты сама
испугана - прижавшимся друг к другу
нам видно что? - стена, да потолок.
Я засыпал. Чем мутным после дела
больная голова затяжелела.
31.
Сквозь сон - звонок, кто это может быть,
не муж ли? Так и кончим анекдотом
любовь свою.
Я одеяло скинул, встал с кровати. -
Вошла Марина нервная немного -
32.
Я закурил, я смял в два сгиба гильзу,
я дунул в папиросу, пачку вынул,
я встал с кровати, одеяло скинул,
глаза продрал...
33.
Гостеприимства малый обиход
потребовал тебя. Ты стол накрыла,
ее к окну поближе посадила,
чай разлила по чашкам, принесла,
печенье, сушки, нам ли до еды -
раз в воздухе предчувствие беды,
раз в кухонном запахло вдруг стряпнёй -
неудобоваримой, роковой.
34. Марина.
Всё было слишком ясно изначально
и потому запутались. Ну кто
подумать мог не на тебя, Ириша,
кому всё это выгодно - тебе,
кого еще искать... Я сомневалась,
и от того кричала, унижалась,
потом пришло письмо. Российской почты
темны пути, извилисты, но всё
доставила. -
доругивался там он, нервный спор,
наш о тебе заканчивал, как только
не обелял тебя - чем ты взяла
всех их? - почти что ангелом считают,
и смерти от тебя не замечают.
35.
Письмо в руке, развернуто, затерто,
тетрадный лист, он так всегда писал,
как в детстве мы контрольные, поля
отчеркивал, сдержать старался почерк,
не разлетался б по бумаге очень.
С помарками, подчистками, следами
блуждавшей мысли - вот его посланье
доподлинно - последнее прости,
последний всхлип - в последнюю разлуку
уход - узнал я руку - смерти весть,
которую придется взять, прочесть.
36. Марина.
Он сетовал мне часто, он брезгливо
меня воспринимал, он сиротливо
смотрел так на меня, на всю родню,
всё хуже, горше ото дня ко дню
он отстранялся - будто и не наш
в иные эмпиреи устремлялся
и вчуже нас, надменно трактовал.
Могла
предположить, что он и после смерти
не будет слишком щедр к нам. Есть другие,
кто были ему ближе в роковые
моменты трудной жизни - ты, Илюша -
и вот его письмо - читаю, слушай...
37.
"Всю жизнь тебя как мог оберегал,
а толку чуть, ты вечно попадала
в какие-то провалы, то твой брак
с унылым шизофреником, то сын
дурак и вор и всё ты шла ко мне
за помощью, меня же обливала
помоями тепло и благодарно,
нудела, как мне жить, ворчала, ладно,
я всё терпел, но перешла черту,
последнюю, когда стыд срам, забыв
ты начала свой новый стон, надрыв
напрасный, худший всех - её кляня,