Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1

В многочисленных государствах, на которые распадалась тог­дашняя Германия, «еврейская политика» разнообразилась только в пределах вышеуказанных основных норм. Наиболее тяжелыми ог­раничениями было обставлено право передвижения. Десятки госу­дарств ставили на своих границах ловушки для травленого зверя, еврея. Переезжая из одной части Германии в другую, часто даже из одного города в другой в пределах одной страны, еврей при въезде в новое место должен был уплачивать ту же поголовную пошлину, ка­кая была установлена для ввоза скота. Этот позорный лейбцоль де­лал еврея-пассажира предметом издевательства у ворот многих го­родов Германии. От этого налога освобождались только привилеги­рованные «Schutjuden» или «vergleitete Juden» при передвижении по территории приютившего их государства, но на границе владений другого герцога или князя лейбцоль был и для них обязателен. Ког­да в 1776 г. Моисей Мендельсон, тогда уже прославленный писатель, посетил столицу Саксонии, Дрезден, его задержали у заставы и взыскали лейбцоль по таксе, установленной для «польского быка», как потом с горькой иронией выразился оскорбленный берлинс­кий мудрец.

Режим гетто сохранился в полной неприкосновенности в импер­ском городе Франкфурте-на-Майне, где находилась одна из круп­нейших еврейских общин Германии. Управлявшая городом бюргер­ская олигархия заботилась о том, чтобы Еврейская улица оправды­вала свое название «Новый Египет». Путешественник, посетивший Франкфурт в 1795 г., так изображает еврейский квартал: «Представьте себе длинную улицу, застроенную домами в пять и шесть этажей, к которым сзади приникают еще дома и пристройки, так что узенький двор едва пропускает дневной свет. Все уголки в этих домах до кры­ши, все комнаты и каморки битком набиты десятью тысячами чело­век[3], которые считают себя счастливыми, когда они выходят из этих нор, чтобы подышать воздухом своей грязной и сырой ули­цы. Здесь в летние дни возятся со своими работами мужчины и женщины, так как в комнатах эти несчастные не могли бы работать». Людей со стороны поражали бледные, болезненные лица обитате­лей гетто, а франкфуртский магистрат с жестоким упорством откло­нял все мольбы их о пропуске в христианские кварталы вне деловых часов, о дозволении подышать чистым воздухом в местах для прогу­лок. В воскресенье и другие христианские праздники ворота гетто по-прежнему запирались, и никто не пропускался в город, куда ев­рею можно было приходить только по делам. В 1786 году в одном из этих домов рабства родился будущий борец за политическую свобо­ду Людвиг Берне (Лейб Барух), который впоследствии описал свои детские впечатления во франкфуртском гетто в следующих, полных сарказма, строках: «Евреи жили на тесной улице, и этот кусок земли был несомненно самым густонаселенным на всем земном шаре... Они были предметом нежнейших забот со стороны своих правителей. По воскресным дням им не позволяли выходить из своей улицы, чтобы они не подвергались побоям со стороны пьяных. До 25-летнего воз­раста им не разрешали жениться, — конечно, для того, чтобы обеспе­чить им крепкое, здоровое потомство. В праздничные дни им можно было выходить за ворота лишь около 6 часов вечера; этим имелось в виду предохранить их от действия палящих лучей солнца. Публич­ные места для гулянья за городом были для них закрыты; их застав­ляли гулять по полю, чтобы пробудить в них любовь к сельскому хозяйству. Если шедшему еврею христианин кричал: «Mach Mores Jud!»— он должен был снимать шляпу; этим вежливым обхождени­ем должна была укрепляться любовь между двумя религиозными группами населения. По некоторым улицам города евреям никогда нельзя было ходить — вероятно потому, что там была плохая мос­товая». Обитателям гетто запрещалось показываться на улицах го­рода во время публичных процессий и торжеств; разрешения дава­лись в исключительных случаях. В 1790 г., в день коронации импера­тора Леопольда II, некоторым евреям милостиво выдавались из го­родской канцелярии пропускные билеты следующего содержания: «Предъявитель сего может быть отпущен из Judengasse в город в пред­стоящий день коронации, с тем чтобы он мог смотреть на торжество из (окон) какого-нибудь дома или с подмостков, но отнюдь не на улице» ...