Правительство не реагировало и на «избиение младенцев», еврейской молодежи в высших учебных заведениях. В течение целого ряда лет прочно установился такой «порядок учебного года» в Польше. Осенью собирается польская академическая молодежь, освеженная притоком новых студентов, только что кончивших среднюю школу, где учителя снабдили их достаточным запасом юдофобии в дополнение к полученному в родительском доме. Молодая энергия человеконенавистничества бьет ключом и изливается на головы еврейских студентов, которых бьют палками и кастетами в стенах университета, выгоняют из аудиторий, сбрасывают с лестниц, часто тяжело ранят и калечат. Буянов обыкновенно не усмиряют (из уважения якобы к университетской автономии полицию в здание не пускают), а только иногда закрывают школу на несколько дней, с тем чтобы после открытия началась новая кампания. Избитые, часто окровавленные, еврейские студенты не сдаются: с опасностью для здоровья и жизни они являются на лекции и проходят учебный курс с тем же усердием, с каким их польские «товарищи» проделывают курс бокса на их спинах. В последнее время буяны придумали новую тактику: они требуют, чтобы еврейские студенты сидели не рядом с польскими, а на особых скамьях с левой стороны аудитории (левизна есть наихудший порок для реакционного польского студенчества), как бы в особом академическом гетто. Возмущенные еврейские студенты резко протестуют против этого рецидива средневековья и не садятся на особые скамьи, а так как их не пускают на общие скамьи, то им приходится стоять у стен во время лекций, что опять приводит к столкновениям и избиению беззащитного меньшинства. Министерство просвещения, от которого буяны требовали легализации гетто, долго не решалось на меру, которая явно была бы грубым нарушением конституционного равенства, но к началу нового академического года (1937-1938) министр придумал выход из трудного положения: он разрешил ректору каждого учебного заведения поступать по своему усмотрению в деле распределения учащихся по скамьям. Большинство ректоров решило вопрос в пользу гетто, и только немногие прогрессивные профессора воспротивились этому. Евреи продолжают стоять на своих «постах», и позорнейшие насилия в высшей школе не прекращаются[39]
. Протесты многих университетов Европы и Америки против варварства в храме науки не подействовали на польских жрецов, и новому варварству не видно конца.Общественная атмосфера Польши отравлена. Отравленные души бушуют и в школе и на улице. 1937 год принес евреям, кроме множества мелких эксцессов, несколько кровавых погромов, из коих наихудшие были в Брест-Литовске и в Ченстохове (май и июнь). В обоих случаях страсти разгорелись из-за случайной драки поляка с евреем, кончившейся печально для поляка. В Бресте молодой мясник убил полицейского, пришедшего для контроля в мясную лавку, а в Ченстохове другой еврейский мясник убил в споре нетрезвого польского носильщика. Об умышленном убийстве не могло быть и речи, и, если бы жертвою был еврей, дело пошло бы в суд. Но так как пострадал христианин, то решено было разгромить все еврейское население. В Бресте были разрушены и разграблены сотни еврейских домов и лавок, несколько десятков евреев было тяжело или легко ранено. В Ченстохове готовилась такая же месть всей еврейской общине за одного из ее среды, но вследствие вмешательства властей погромщики ограничились поджогом нескольких еврейских магазинов, битьем стекол во многих домах и избиением прохожих евреев. Опять протестовала еще не зараженная расовой ненавистью часть Европы, а Польша молчала и продолжала дело, которое должно вести к заветной цели антисемитов: эвакуации еврейства.
Эта эвакуация стоит теперь в порядке дня польской политики. Недавно глава правительственной партии «Озон» (Объединенный национальный лагерь) заявил, что в программу партии массовая эмиграция евреев входит как единственный способ разрешения еврейского вопроса. Польская деревня по этой программе должна завоевать еврейский город и «отнять у чужих» торговлю и ремесло. А вице-премьер Квятковский подтвердил, что нужно полонизировать города и усилить эмиграцию «непольских элементов». Подобные заявления в устах вождей республики, состоящей членом Лиги Наций, были бы невозможны в 20-х годах, но перестали вызывать возмущение в 30-х, после распространения германской заразы.