Вытесняемые из всех отраслей труда сверху и снизу, галицийские евреи впадали в такой пауперизм, какого не знала ни одна страна Европы. Почти половина еврейского населения Восточной Галиции значилась в категории лиц без определенных профессий. Против этой нужды оказывались бессильными даже такие филантропические учреждения, как «Фонд барона Гирша», основанный в 1891 году на крупное пожертвование еврейского миллионера Морица Гирша, разбогатевшего на постройке железных дорог в Турции. Учредители «Фонда» поставили себе целью привлечь к ремесленному и земледельческому труду массу бедствующих еврейских торговцев; для этого устраивались профессиональные школы, ремесленные мастерские и земледельческие фермы. Но польская краевая власть всячески тормозила деятельность «Фонда», направленную к экономическому оздоровлению еврейства. По утвержденному в Вене уставу, гиршевские профессиональные школы для евреев дозволялось открывать лишь под условием преподавания на польском языке в Галиции и на немецком в Буковине. Еврея-питомца галицийской профессиональной школы сначала полонизировали, а когда он, подготовленный к ремеслу или земледелию, хотел заниматься своей профессией, ему преграждали путь польские национальные организации вроде «Сельскохозяйственных кружков». При таких условиях пауперизм усиливался из года в год, и единственным исходом для голодных масс являлась эмиграция. Десятки тысяч эмигрантов ежегодно отправлялись из Галиции в Соединенные Штаты Северной Америки вместе со своими бедствующими братьями из России. В далекой республике за океаном снова воссоединялись братские массы, давно разъединенные политическими границами вследствие разделов старой Польши между соседними государствами.
Если в Галиции евреи страдали от торжествующего национализма поляков, то в Богемии они чувствовали давление растущего национализма чехов. Старый чешско-немецкий спор не был разрешен введением австро-венгерской дуалистической конституции. Чехи претендовали на третье место в монархии и на широкую государственную автономию, подобную венгерской, а между тем их оставили при скудном земском самоуправлении. Немецкое меньшинство в Чехии так же усердствовало в германизации края, как поляки в ополячении Галиции, а чехи против этого оборонялись. И чехи и немцы тянули евреев к себе, причисляя их к своему составу на основании официального признака «обиходного языка», каковым раньше был преимущественно немецкий. В период 1880— 1900 гг. в Богемии числилось около 95 тысяч евреев, а в Моравии 45 тысяч, что в пропорции ко всему населению составляло меньше двух процентов. Сначала евреи, более близкие к немцам по языку и культуре, записывались в большинстве говорящими по-немецки и усиливали собою ряды германизаторов, возбуждая тем негодование чехов. Но постепенно, по мере развития немецкого антисемитизма и вследствие естественной необходимости ладить с большинством населения, усилилось тяготение к союзу с чехами, и к концу XIX века большая половина евреев (54%) в Богемии числилась в разряде говорящих по-чешски; только в Моравии сохранилось еще преобладание говорящих по-немецки (77%). В этой атмосфере страстной национальной борьбы нелегко было для евреев их положение меж двух огней. Глухая вражда, а иногда и экономический бойкот давали себя чувствовать то с одной, то с другой стороны. В котле политических страстей, Праге, дело иногда доходило до уличных столкновений. Среди чехов-шовинистов была распространена песенка: «Еврею и немцу гореть на одном костре». По части антисемитизма чехи оказались хорошими учениками немцев. Юдофобские памфлеты пражского профессора Ролинга распространялись и на чешском языке. Против этого напора с двух сторон богемско-моравское еврейство было еще слабее, чем галицийское, которое давлению извне могло противопоставить пассивное сопротивление густых, культурно обособленных масс, между тем как в чешских провинциях евреи были и численно меньше, и культурно менее обособлены. К самому концу XIX века в Богемии разыгрались события, которые могли напомнить старой еврейской Праге о давно прошедших временах религиозных войн.