Новелла ГДР. 70-е годы

Яблоки надо сразу же отправить наверх, в комнату под крышей. Валеска поднимается по деревянной лестнице, а за ней счастливый Штрагула, неся перед собой яблоки. Его взгляд скользит от золотого пармена к мягко колышущимся бедрам Валески. Наверху, где чердачный запах смешивается со сладким ароматом яблок, Штрагула, все еще тяжело дыша, принимает награду: довольно долгий и довольно жаркий поцелуй. Он хочет объяснить, хочет сказать, что эти яблоки привезены им в качестве отступного за сегодняшний вечер, который он проведет не у нее, но Валеска уже заранее это знает, она всегда все знает заранее. Она высвобождает плечи из выреза халата, зная, что губы Штрагулы стремятся именно туда. Она проделывает это не без ловкости, все идет одно за другим: в нужный момент у нее слабнут колени, она отступает мелкими шажками назад и откидывается на приготовленную постель.

Позже Штрагула уже сидит один внизу, на кухне, в руках у него бутылка пива, он, улыбаясь, качает головой: какая женщина, черт побери!

Просто так, среди бела дня, дверь была открыта, куры, наверное, заглядывали в прихожую, кошка мурлыкала на лежанке, люди, должно быть, проходили мимо, а он, Штрагула, был рядом с этой женщиной, то ли по своей воле, то ли соблазненный ею, он и сам точно не знает. Он только знает, что в этом беспорядке есть свой порядок. Валеска умеет получать от этого удовлетворение, удовлетворение, которое волнует его и расслабляет, а большего и требовать нельзя.

Сейчас Штрагула уже совершенно спокоен, дышит легко. Он закуривает сигарету и, погруженный в свои мысли, гладит кошку. Рано или поздно они поженятся: он, Штрагула, еще довольно молодой холостяк, и она, Валеска, отнюдь не старая вдова. И это «рано или поздно» тоже радует Штрагулу, оно не связывает и не требует немедленного решения, никакой подготовки, никаких планов — все это продлевает счастливое мгновение.

Штрагула не ждет, пока спустится Валеска. Он тихо обходит вокруг дома, где-то в глубине его сознания на секунду мелькает мысль о том, что позже ему придется многое подправить: побелить стены, покрасить черной краской балки, залатать крышу, может быть, поставить новый забор, но все это еще так далеко и смутно, что не может погасить радость в душе у Штрагулы. Он влезает на велосипед, выезжает из деревни и направляется по дороге в «осиное гнездо», про которое люди говорят: три дома, пять мошенников, пивная и кегельбан. Это старые местные шутки, давно уже не соответствующие действительности, но люди им все равно смеются, и Штрагула рад, что тоже может посмеяться.

В кегельбане уже народ. Штрагула опоздал на четверть часа. Скромно и с благодарностью принимает он приветственные возгласы и обязательные в таких случаях штрафные кружки. Потягивая пиво, он невозмутимо выслушивает и насмешливые замечания по поводу галантной причины своего опоздания. Он рассматривает их как заслуженное признание, подхватывает этот тон — ведь он среди своих.

После пива и веселого разговора он кидает сто шаров, и результат у него, как всегда, ниже среднего. Но у Штрагулы нет спортивного честолюбия, просто его привлекает мужское общество в пятницу вечером, медленно удаляющийся шум шаров, стук сбиваемых ими кеглей и короткий удар об стенку, после которого шары останавливаются. Он любит волнующий момент, когда последняя кегля как бы задумчиво поворачивается, медленно, очень медленно раскачивается, решая, упасть ей или нет, выпадет девятка или нет. Он любит победные крики своих друзей, когда кто-нибудь из них сбивает три девятки подряд, он любит даже свое собственное огорчение от того, что ему это никогда не удавалось.

Еще две кружки пива — и Штрагуле нужно выйти. Внезапно он оказывается в темноте, ветер стал более холодным и порывистым, и в низине за деревней собирается первый туман. Штрагула рад, что ему туда не надо. Он возвращается в светлое и теплое помещение, потирает озябшие руки, ему хочется грогу, поэтому он пропускает круг и пьет на свои.

Это, вообще-то говоря, против установленных правил, но Штрагула может себе такое позволить, он здесь кое-что значит, и его привычки уважают. Хуже обстоят дела с неким Робелем, который уже три раза не был в кегельбане, с ним придется побеседовать, иначе штраф за отсутствие без уважительной причины будет слишком высок. Да он сюда больше не придет, этот Робель, раздаются чьи-то слова в сигаретном дыму, он отсюда сматывается, мы можем поставить на нем крест. Он теперь французский учит, говорит кто-то другой, интенсивный курс, весь год ежедневно по десять часов, а потом в Африку поедет — в Гвинею или в Алжир — учителем немецкого. И жена его тоже.

Отхлебнув глоток грога, Штрагула заявляет: чушь все это, глупости, я бы никогда этого не сделал, я отсюда ни ногой. Я свою работу делаю, а если надо, и сверх того, но уехать отсюда, нет, ребята, никакая сила меня не заставит.