Новелла ГДР. 70-е годы

Не знаю, почему я все еще так сердит, весь в напряжении, как натянутая струна, и говорю с таким ожесточением. Я мог бы сказать «Победа! Все-таки победа по всему фронту!» Через три дня конец месяца, происшествий не будет, мы впервые целый месяц стабильно держим план в рамках заданных показателей. Понимаешь ли ты: целый месяц! Впервые, после того как ушел Корнейс. Спустя год мы сделали рывок вперед. И тем не менее… Я не могу вывесить победные флаги и выступать с победными речами. Ты подвернулся очень кстати, чтоб я мог освободиться от всего: от ненависти, гнева, этого ушедшего года, от двух рядов вишневых деревьев, которые так и торчали у меня перед глазами.

Как мы этого добились, каким образом всем удалось это выполнить? Ты, демагог, хочешь отвлечь, подтолкнуть меня. Ну, ладно.

Иногда чувствуешь, как тобой овладевает какое-то глубокое желание узнать, что о тебе думают люди, без прикрас. «Когда вылетишь, шрапНЕЛЬ?» Ясное дело, такая фраза, написанная мелом, не дает покоя. Мне кажется, теперь она не появилась бы, а если б и появилась, то ее написал бы лишь какой-нибудь одиночка, чокнутый, кого никто не принимает всерьез. Знаешь ли ты, что больше всего я горжусь этим?

Известно ли им на комбинате, что я тоже могу гордиться?

Это настоящий бык, бесцеремонный громила, говорят они.

Часто приходится быть таким, еще чаще — казаться. Ты должен ясно видеть цель, не разбрасываться на мелочи. Бесцеремонный? Церемониться с крохоборами, умниками, перестраховщиками или, чего доброго, с отъявленными лентяями и лентяйствующими? Если вы об этом, то никогда!

У него спина широкая, много потянет, говорят они.

Хорошо бы так. Когда лежишь на лопатках, сколько народу является, чтобы помочь тебе, — из чувства гуманности, из любопытства, из чувства злорадства, из упрямства. Сколько автомашин стоит между трубопроводом и подвалом для велосипедов, сколько членов комиссий стучатся к тебе в дверь или вызывают тебя да еще по возможности и каждого из твоих людей. Кому только не подавай данные докладов и анализов! Если ты тут не будешь действовать жестко и упрямо, не подведешь решительную черту: это важно, это несущественно, это необходимо, излишне…

У него «рука» наверху, связи.

Ну, на заседаниях я, натурально, сижу «впереди», часто бываю на приемах: иностранные делегации на комбинате, обмен опытом. Ты думаешь, это приятно? Все время смотреть им в глаза, слышать вопросы, если даже никто их не задает? «Мы дали тебе все, когда вернешь? Сколько еще?» И конечно, ты быстрее добиваешься того, что кажется тебе необходимым, если просто можешь сказать: «Послушай, Карл…»

Он часто бывает в цехах, говорят они.

Слушай, я знаю каждого на своем участке, каждого из трехсот двадцати человек. Сперва мне так и хотелось самому стать на каждое рабочее место. Установить контакты, так сказать, почувствовать, в чем тут дело, — вот что было важнее всего. Я помогал отдирать эти напластования со стенок реакторов, как бешеный прочищал отверстия в полу, пока белая суспензия не начинала хлестать в желоб, и вместе с двумя рабочими придумал приспособление для того, чтобы свести к минимуму потери этого «бульона». Ни одного дня в этом году не прошло без обхода цехов.

Что еще они говорят? Он капризен. Попробуй все время оставаться корректным на такой работе. Он реалист. Надеюсь, был им всегда. Хороший ли я коммунист? Этого они не отрицают. Пытаюсь действовать так: больше дела, меньше слов.

Разумеется, они болтают также о каких-то историях с женщинами. Вздор. Герлинд? Она-то, может, и могла бы представлять некоторую опасность. «У вас тут полным ходом идут изменения, это скоро окупится». Кто еще скажет тебе эти слова именно в ту минуту, когда они тебе так нужны?

Дружище, ты станешь чертовски односторонним человеком, если по уши зароешься в одно свое дело: «Наведи нам порядок в этой конюшне, дай нам план!» А семья? Мне приходится многое догонять в пути, заботиться о Грит, девочках. В этом году я опять ни разу не выбрался в театр. Сколько, наверно, у каждого неисполнившихся желаний, сколько сожалений, что не удалось сделать то или это. И все-таки мне необходимо, чтобы вокруг меня все кипело, чтоб была работа, чтобы можно было что-то пускать в ход, приводить в действие. Возможно, я уже совсем не могу жить по-иному, такой у меня выработался характер…

Ерунда!

Дело вот в чем: мы стабилизировали работу на «снежной мельнице». Мы выполнили задание партии. Все создали: здоровую рабочую атмосферу, коллектив, крепкую партийную организацию, доверие. В этом году впервые выполнили план. Сделали возможным невозможное: реорганизовали весь участок без остановки производства, заменили на новые большинство реакторов. «Слово рабочего имеет решающее значение» — если мы это говорим теперь, то с глубокой убежденностью. При всем том изменения у нас еще в самом разгаре…