Новелла ГДР. 70-е годы

Объясняться трудно. Через две двери можно что-то понять, только если говорить громко и медленно. Невольник с этим справляется лишь после многократных увещеваний. В конце концов выясняется следующее: фрау Пашке злонамеренно держит под замком мужчину; он требует немедленного освобождения, даже если для этого придется взломать дверь.

Младший лейтенант молча принимает это к сведению, спрашивает у Штрёлера, который от волнения не может стоять на месте, где работает женщина, приказывает пленнику хранить спокойствие и терпение, желает Штрёлеру доброй ночи и покидает дом.

Тем временем Анита Пашке добросовестно несет свою службу, на четыре пятых состоящую из уже упомянутого глубокого сна, и разбудить ее может только исключительно громкий звонок, проведенный специально для нее хозяином пансиона господином Айзенптером (в нашем рассказе он отсутствует, так как с двадцати двух часов тридцати минут до пяти часов тридцати минут он отдыхает), чтобы прибывающие после полуночи гости могли провести остаток ночи не на улице, а хотя бы на лестничной площадке, ибо маленький отель господина Айзенптера с громким названием «Штадт Франкфурт» занимает лишь второй этаж жилого дома.

Примерно до полуночи Анита еще кое-как бодрствует, вкушая телевизионные радости и занимаясь вязанием, затем, если какой-нибудь гость желает, чтобы его разбудили до того, как кончится ее рабочее время, она заводит будильник, кладет наготове ключи от комнат ночных гуляк, закутывается в плед, свертывается клубком на одном из больших клубных кресел и мгновенно засыпает, если только на пять-десять минут ее не задерживают, как в эту ночь, беспокойные мысли, не касающиеся, правда, непосредственно пленника, но вызванные тем не менее им. Она думает о крысах, санитарном оборудовании и о коммунальных властях.

Все это пестрой смесью вертится у нее в голове, но в конце концов выстраивается в подобие некоего плана: на следующий день она хочет попытаться кипучей деятельностью заглушить свое отчаяние. Вместе с детьми она совершит обход инстанций, станет проливать слезы, даст выход своему отчаянию, будет ругаться, поносить, рассказывать какую-нибудь из своих многочисленных историй о крысах, говорить о холоде, жаре, сырости, грязи и вони, перечислять болезни своих детей, применит терминологию инженеров-строителей, слесарей, монтажников и в результате, может быть, снова получит в руки целую пачку официальных бумаг, в которых поликлиника, санитарная инспекция, отдел социального обеспечения и ведомство по охране несовершеннолетних удостоверят, что ее жилищные условия невыносимы. Эту пачку она отнесет в сопровождении своих троих шумливых детей в жилищный отдел, где бумаги с раздражением подошьют к уже накопившейся объемистой кипе документов. Если Анита нападет на толстуху, та быстро разделается с ней, бросив мимоходом, что она может раздавать только те квартиры, которые у нее имеются; если сидит старуха, та будет плакаться лучше, чем Анита сумела бы когда-нибудь научиться, по поводу тех многих, очень многих семей, которым живется хуже, куда хуже, чем Аните, которые теснятся по шесть человек в одной комнате, а не как она — вчетвером в двух комнатах, у которых уборная не как у нее — на лестнице, а во дворе и у которых водопровод при минусовой температуре только потому не замерзает, как на Линиенштрассе, 263, что он никогда не работает и его никогда нельзя будет починить. Старуха так хорошо это сделает, что Анита устыдится своего эгоизма (она ведь пожаловалась даже на отсутствие ванной!) и посочувствует беднягам, которым живется несравненно хуже, чем ей, и старухе, которая страдает оттого, что она не в силах всем им помочь. Анита с раскаянием повернет обратно и лишь на улице вспомнит о тех многих, очень многих семьях, которым живется лучше, куда лучше, чем ей, и снова, с опозданием, ей придут на ум меткие слова о несправедливости, состоящей в том, что человек, который с незапамятных времен живет в такой грязной дыре, никак из нее не выберется, разве только если дом снесут или обитатель этого дома заимеет связи среди тех, кто раздает квартиры в новостройках людям, которым незачем обивать пороги жилищного отдела.

При слове «связи» фрау Пашке опять возвращается к исходной точке своих размышлений — к барабанщику, кому она, жалея себя, не хочет посвящать больше ни единой мысли. И потому она предается сну, спасающему ее лишь ненадолго, ибо шум звонка заставляет ее очнуться.