Новелла ГДР. 70-е годы

Конечно, женщину, питающую склонность к духовным ценностям, пленит и уродливая голова, если только они в ней заключены; другая, желающая блистать, влюбится в мужскую красоту и элегантность; а она, Анита, всем существом предастся тому, кто, как ее товарищ директор в то крысиное утро, закричит: «Тебе нельзя здесь оставаться!» — и кто в силах ей помочь выбраться отсюда. Ибо у него есть связи, а они, как известно, важнее, чем деньги, когда речь идет о таких серьезных вещах, как квартира или машина, распределяемых строго по правилам, кроме тех исключений, которые и должны подтверждать правила, и, если хочешь выбраться из незаслуженной нужды, нужно каким-то образом оказаться в числе этих исключений.

Хотя младший лейтенант должен, в особенности на службе, давать отпор подобного рода высказываниям, он одобрительно хмыкает, поскольку и сам в конце концов принадлежит к обитателям трущоб, которые перед лицом населяющей новостройки массы пришельцев кажутся сами себе коренными жителями, согнанными на обочину захваченной страны. Обычно он говорит, что тот, кто заслуживает, раньше или позже получает комфортабельную квартиру. Но сейчас он считает неуместным говорить такое я уклончиво, не впадая в слишком официальный тон, переводит разговор на то, что послужило поводом для знакомства с фрау Пашке, скупыми словами спрашивая о причине ее поступка, легко могущего стать уголовно наказуемым.

Веселье, охватывающее снова Аниту, такого рода, что легко переходит в слезообильное отчаяние. Слова «уголовно наказуемый», говорит она, наводят ее на мысль в самом деле совершить такой поступок, для того чтобы получить потом возможность изложить свое дело судье. Может быть, она после этого попадет не в тюрьму, а в светлую квартиру с незамерзающими зимой стоками (не будем говорить о ванной), как та женщина с Малой Августштрассе, которая расхаживала перед жилищным управлением с самодельным транспарантом, недолго, конечно, потому что полиция сразу же занялась ее делом и довела его до счастливого конца. Но мысль эта, как уже сказано, нова, она только что родилась, до этого у нее вообще никаких мыслей не было. А было действие в чистом виде. Когда она на пределе сил, ей необходимо что-нибудь сделать. Навязанные роли она отказывается играть. Проигравшей была она, следовательно, она не должна вести себя как проигравшая.

Запирая дверь комнаты, она вовсе и не думала о таком серьезном повороте дела. Но он, дергая за ручку, сказал: «Прекрати эти дурацкие шутки, Анита!», после чего она вынула ключ и ушла — из-за тона, который четыре часа подряд выводил ее из себя, этот тон воспитателя, в котором всегда, независимо от того, что говорят, слышится: «Я все знаю лучше тебя!» Этот тон властелина, в которой всегда звенит: «Я всегда прав!», этот тон директора, в котором простое: «Прощай, ты мне надоела!» — звучит как: «Я проявлял по отношению к Вам поистине ангельское терпение, дитя мое, но так как Вы, несмотря на добрые, как я полагаю, намерения, все же не можете измениться, наши дороги должны, к сожалению, разойтись, и я хочу надеяться, что Вы не будете пытаться осложнить мою жизнь».

Чем уж это она может осложнить ему жизнь?

Младший лейтенант, который из-за ожидающей его машины постепенно начинает терять терпение, старается сократить рассказ вопросами: «Стало быть, заточение замышлялось как наказание за измену?» Но Анита твердо стоит на том, что в момент совершения поступка она ни о чем не думала, лишь потом. Да и что значит «измена»? Дело в нарушении обещания. О браке речи никогда не было, даже в постели, где бы он скорее всего мог заговорить об этом, потому что она очень быстро поняла (опыта у нее достаточно, но не в нем только дело), чего бы ему хотелось.

Дело не только в опыте, повторяет она и задумчиво смотрит на младшего лейтенанта, — дело в даровании, которое можно только иметь, но нельзя приобрести. Однако жить начисто без иллюзий — этому она никогда не научится. Не то чтобы она все-таки надеялась на брак, нет, она верила в квартиру, которую он обещал ей достать, верила целых три месяца. Он говорил об этом из вечера в вечер, это действовало на нее, как вино. Она так сильно верила ему, что иной раз на нее нападала даже сентиментальность. Она уже представляла себе, как это должно быть прекрасно — после десяти лет жизни в чистой и солнечной квартире умилиться, снова увидев эту грязную дыру.

И вдруг такой внезапный конец. Четыре часа подряд он ей объяснял, что она любит его не по-настоящему. О ее квартире речи больше не было, только — так, мимоходом — о его квартире, новой, пятикомнатной, в высотном доме. Она готова к заселению. Наступающий день и есть день переезда. В пять утра он должен быть в Лейпциге, чтобы помочь жене. На двадцать три часа заказана его машина.

— Который теперь час, господин Шелике?

— Второй.