Новелла ГДР. 70-е годы

Сам я регистрировал происходящее вокруг меня довольно замедленно и расплывчато, как в тумане; но в этой замедленной съемке все мои мысли были сосредоточены на связке ключей, которую у меня сразу отобрали, а я не в состоянии был противиться.

Я попытался протереть глаза.

Вокруг меня — кое-что я все же воспринимал, а после мне об этом рассказали подробно — развивалась активная, целенаправленная деятельность, которая, вероятно, была бы невозможна среди менее опытных юношей, еще не прошедших суровую школу жизни. Чтобы предотвратить любое безобразие и необдуманное поползновение к свободе, связку ключей принял на сохранение высокий и сильный парень. Другой стянул с себя рубашку, разорвал ее пополам и со знанием дела обмотал мою голову. Всеобщий ужас и вместе с тем удивительно строгая дисциплина.

Парень, взявший связку ключей, повел меня к санитару; он предусмотрительно запер двери «березки», и никто не помешал ему в этом.

С чугунной головой и ватными ногами, привалившись к моему телохранителю, добрел я до нашего медпункта, где мне тотчас пробрили тонзуру в моих тогда еще густых волосах и наложили на голову повязку.

Позднее я часто думал о том, чем объясняется такое поведение заключенных. Был ли это страх перед неминуемым наказанием? Или своего рода сочувствие человеку, который, ничего не подозревая, читал, проникшись доверием к ним, увлекательную книгу и с кем так предательски вдруг разделались? Или было нечто другое?

Расследование дало следующий результат: бросил свой деревянный башмак, тяжело им ранив меня, Норберт К. Однако Норберт К. метил совсем не в меня, а в одного из своих товарищей, который сидел позади меня, то есть находился вне моего поля зрения, и за моей спиной вытворял всякие фокусы.

Фокусы и по сей день пользуются успехом, если они развлекают, потешают и доставляют удовольствие. Но здесь было по-другому. Норберт К. не хотел, чтобы ему мешали слушать волнующую историю американского бродяги; другие, как оказалось, тоже не хотели, так что кривлянье маленького хвастунишки за моей спиной было на этот раз неуместным. Норберт К. уже пригрозил ему кулаком, и другие дали понять, что пора кончать представление. Но тот не принял это всерьез и стал кривляться еще усердней.

Тогда у Норберта К. лопнуло терпение, он побагровел и сгоряча, стащив с ноги тяжелый башмак, хотел бросить его в нарушителя спокойствия.

А попал в меня. Вот и все.

Норберт К. сам рассказал об этом.

Ночь он просидел в изоляторе, а на следующее утро вышел на работу — ребята возводили стены конюшни; вечером он снова был в своем отряде.

При обсуждении инцидента мои коллеги заметили, что я допустил серьезную ошибку: не следовало оставлять тыл неприкрытым, в подобной ситуации это-де непростительно, к тому же следовало бы время от времени отрывать от книги глаза, иначе нельзя всех держать в поле зрения. И с моим робким возражением, что при чтении я забываю обо всем на свете, конечно, не посчитались. Подобное я мог бы позволить у себя дома, а не во время работы с трудновоспитуемыми.

Я, разумеется, признал свою ошибку.

Сегодня я бы сожалел, если бы тогда не совершил ее. Да и что это была за ошибка? Я поверил в молодых людей и поверил в силу воздействия литературы.

Норберта К. после этой истории я очень долго не выпускал из виду, разузнал о его тяжелом детстве и о том, как он не слишком удачно пытался свою жизнь наладить. Нет необходимости рассказывать об этом подробно: там, в колонии, такое же детство было за плечами у всех. Все это можно привести к единому знаменателю: проклятая воина, послевоенное время и отражение всего этого на судьбах детей.

Однажды я наблюдал за работой Норберта со стороны. Он не позволял, чтоб ему мешали. Он делал кладку трансформаторной будки на территории колонии. Работал он без отдыха, тщательно, ругался страшно, — а как он ругался, если что-то было не так и в работе возникали перебои!..

Таков был Норберт К.

Затем я потерял его из виду. Его выпустили в полный противоречий город Берлин, где он родился и вырос.

Строитель Норберт К. …

Ему было уже восемнадцать, и он больше не возвращался в колонию. Многие, кто был тогда вместе с ним, встречались мне за эти годы. Один теперь инструментальщик, другой — учитель.

А Норберта К. я так и не встретил.

Перевод Г. Кагана.

КАРЛ ГЕРМАН РЁРИХТ Зерно всех зерен Сказка

© Buchverlag Der Morgen, Berlin, 1976.

С самого детства Альфонс придерживался мнения, что все живое появилось не из яйца, а из зерна. Вопреки научным теориям того времени, доказывавшим, что флора и фауна развивались одновременно, родившись из праклетки или праяйца, он упорствовал в своем заблуждении, говоря: сперва из празерна произошла флора и лишь много позже — фауна, а вместе с ней, как вершина творения, и человекоподобная обезьяна. А чуть позже — и человек.