Новелла ГДР. 70-е годы

Теперь он мог в рабочее время разъезжать по окрестностям в поисках своих толстых пернатых. Если с хозяевами удавалось договориться — полный порядок, но, если они не желали продавать этих сделавшихся редкостью птиц из особой любви к ним или из упрямства, возникали трудности, и Альфонсу приходилось тайком вырывать у горлопанящих гусей перья для воспитанников школы поэтического мастерства.

Заметим, между прочим, что Альфонс обращал внимание и на разного рода деревенские зерна. И возвращался из поездок с такой богатой добычей, что мог себе позволить избавляться от менее совершенных экземпляров из своей коллекции, отпуская их на волю; более того, с годами он делался все разборчивее и разборчивее, иногда его посещало даже искушение освободить целые шкафы, в которых он находил зерна бесполезные и ненужные.

Он искал нечто особенное: сверхзерно, зерно всех зерен, семя «времени и вечности», как он его называл. О Альфонс, седовласое дитя! Ты, вечно склонный к преувеличениям! И тем не менее милый нашему сердцу!

Как интенданту гусиных перьев ему вменялось в обязанность чинить их при помощи перочинного ножа из тончайшей стали с серебряной рукояткой, украшенной большой буквой «О», древним «О», выражающим восхищение и преклонение. А после работы он отдыхал в своей комнате.

Наверху, на втором и третьем этажах школы, ее добровольные воспитанники корпели над сонетами и терцинами, которые они писали гусиными перьями. Не всегда их ожидала удача, потому что родить такие стихи безмерно труднее, нежели расхожие незарифмованные ритмы, являющиеся просто переодетой прозой и к поэзии вряд ли имеющие отношение.

Однажды случилось вот что: в школе появилась десятилетняя девочка по имени Жозефина. Вообще говоря, делать ей здесь было нечего, и она просто-напросто пришла вместе с изучающим старинное стихосложение отцом. Взяв без спросу лист бумаги ручной выделки и заостренное гусиное перо, она обмакнула его в чернила и, прежде чем отец успел крикнуть: «Не смей!», написала неуверенной рукой наискосок через весь лист: «Пришли на кухню дерева и выкрасили все зеленым!» Пока она писала, кончик пера щекотал ей глаз. Отец ругал ее за испорченную бумагу, а в это время, незаметно для остальных, из повлажневшего уголка глаза на бумагу упало зернышко мечты.

Об остальных уроках умолчим. Вечером, когда трудолюбивые воспитанники школы разошлись по домам, Альфонс поднялся в кабинеты, чтобы опустошить переполненные донельзя корзины для бумаг. Может, в тот день заболела уборщица или то было одним из необъяснимых темных побуждений, зовущих нас к неожиданным действиям, но он взял в руки тряпку и начал вытирать столы.

Наметанным взглядом, привыкшим замечать любое зернышко, отметил маленькую песчинку на столе. Он сразу осознал ценность этого крохотного сверхзерна. И вполне прозаично пробормотал: «Теперь я могу вышвырнуть все остальные!»

Оно рождается неожиданно и является на свет незамеченное большинством живущих, где-то между поэзией и буднями, между явью и мечтой, между разумом и чувством, между долгом и игрой, — вот где оно рождается, зернышко мудрости!

Перевод Е. Факторовича.

ФРИЦ ХОФМАН Семейное торжество

© Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1977.

Собираемся мы все раз в год, на мамин день рождения, на садовом участке, доставшемся нам от дядюшки Фреда. Мама называет дядюшку полным именем Манфред с тех пор, как работает в библиотеке. Расположен участок на склоне к озеру. Ухаживает за ним Рене, он все время что-то там перекапывает.

Всех нас уже человек сорок и с каждым годом становится все больше. Братья и сестры, тети и дяди. И конечно, многочисленные бабушки. Их у нас, по-моему, около дюжины.

Бабушек я люблю больше всех. Ни во что-то они не вмешиваются, только ласково улыбаются и все понимают, а посмотришь как можно преданнее им в глаза, так еще получишь марок двадцать в подарок. Иной раз дадут и какой-нибудь интимный совет, но об этом лучше не будем.

Вообще-то с деньгами у нас обстоит вроде неплохо, хоть мама и редко укладывается в бюджет. Что ни месяц, она жалуется, что деньги опять куда-то разошлись раньше времени. Но чтобы она отчаивалась, такого я еще не видела. Пусть даже вышел последний пфенниг, все равно она уверена: что-нибудь да найдется и все как-нибудь образуется. Или сядет за карты и нагадает удачный поворот дел.

Во всяком случае, когда дядя Карл, положив мне руку на плечо и заботливо сморщив лицо, спрашивает: «Ну, девочка, как дела-то? Не нужно ли тебе чего?», мне и в голову не приходит заговорить о деньгах, да он никогда бы их мне и не дал. Он дарит книги или пластинки, а один раз даже свитер, но, подарив что-нибудь, он делается еще недовольнее и еще озабоченнее.

Дядя Карл женился на вдове одного сослуживца, который погиб во время катастрофы на заводе. По-моему, это здорово. Наверняка ведь он женился, чтоб только помочь ей вырастить троих детей. А может, это была и не жалость, а просто он рассердился, хоть и не всякий поймет, что я имею в виду.