Новелла ГДР. 70-е годы

С самого детства… Нет, мы должны были бы начать так: все еще дитя, хотя и взрослея постепенно, Альфонс сохранял ту способность к озорству, из-за которого одним дети кажутся несносными, а другим — прелестными. Его образование было бесконечной цепью случайностей, хотя он в них не верил с тех самых пор, когда решил, будто открыл теорию неизбежности случайностей — ошибочную, как и многие другие теории Альфонса.

Для объяснений он прибегал к замысловатым притчам, сравнивая жизнь с полем, виды с колосьями, а особи с зернами. Помол у каждого свой, говаривал он, и просеивают и провеивают каждого тоже на свой лад. А потом добавлял, что мельчайшие кирпичики атомов, нейтроны, — это своеобразные электрические зерна. Физики только посмеивались.

Иногда он говорил своим современникам, с которыми его связывала скорее снисходительная любовь, чем нежность: «Обратитесь к солнцу как дети, протягивающие к нему ладошки, и на вас не только ляжет его мягкий красноватый свет, вы почувствуете и те бесчисленные зерна, из которых состоите, потому что даже самое малое зернышко повернется к солнцу. Они зазвучат как мягкое тремоло нервов, зашуршат почти неслышно, как форте пианиссимо. Последние слова выдавали его необразованность в музыке и в итальянском языке, где, как известно, это должно обозначаться пиано пианиссимо.

Но всерьез ли говорил это Альфонс? Может быть, это был особый вид хитроумных шуток? Как знать. Но возможно, у него шутка переплеталась с серьезностью, как и у многих людей, которые по причине своей сверхчувствительности страдают слабыми нервами и закрывают уши всякий раз, едва заслышат грохот глупостей.

Конечно, Альфонс собирал всевозможные зерна. А как же иначе? В его просторной квартире стояло много шкафов с ящиками и коробочками, в которых он держал самые разные зерна: семена сотен и тысяч сорняков, разгуливающих по полям и лугам, хотя их никто не звал — но зачем-то они все же нужны? Зерна плодов шиповника и огромного числа роз — диких, тропических, садовых, искусственно выращенных. Зерна других цветов и полезных растений. Зерна плодовых деревьев, которые он особенно любил, овощей, ядовитых и целебных трав. Но собирал он и чуть маслянистые зерна городской пыли, и пылинки с дорог многих стран, влажноватые или, как на его родине, сухие; несть числа погребам горожан, откуда он выгребал зерна угля, а рядом с ними лежали — как бы в беспорядке — зерна тыкв и огурцов из самых разных уголков земли; зерна стекла, спадающие каплями у стеклодувов и застывающие на полу; в больших холодильниках он держал зерна града, выпадавшего в Голландии, Северной Италии и Гренландии, от мельчайших до огромного размера; зерна камней и гальки различного происхождения, черные зерна с пляжей Белого и белые с пляжей Черного моря. И боже мой, сколько зерен останутся здесь непоименованными!

Незачем говорить, какая огромная исследовательская работа сопровождала его страсть собирателя. Словом, он проштудировал толстенные тома и сам написал несколько книг о зернах. Увы, они не нашли издателей. Высмеяли и его величайшее открытие: всякое зерно должно быть округлым, может иметь незначительные грани и острия, но никогда форму кубика.

На жизнь Альфонсу требовались деньги. Надежда заработать на знаниях о зернах и продаже зерен поблекла, как ленточка от платья с первого бала. Пришлось искать работу. Он нашел ее в специальной школе по обучению старомодному стихосложению.

Образованным людям того времени наскучило читать ремесленнически сработанные свободные ритмы писателей-профессионалов, и они решили вновь изучать и преподавать старые формы поэзии. Альфонса взяли привратником. В то время он собрал много прекрасных зерен-пылинок, круживших в его комнате.

Времени у него было вдоволь, и он мог сколько душе угодно наблюдать, как зерна танцуют в воздухе, как они, обручившись, тяжелеют и вынуждены постепенно опуститься и сесть. Иногда он, избалованный полнейшим покоем, начинал озорничать до такой степени, что сравнивал с зерном даже солнце. Оно — зерно жизни, сказал он директору школы, а посему находится в середине голубого мирового яблока, которое висит на древе бесконечности. За это сравнение он был произведен в главные интенданты гусиных перьев.

Дело в том, что стихи классического размера не позволялось писать обыкновенными стальными или золотыми перьями, сталь которых была из жести, а золото — из латуни. Их нужно было писать гусиным пером, от руки — и никак иначе. А крестьяне почти перестали разводить эту белую или крапчатую птицу, изменив им ради уток, откармливать которых дешевле. Так что в гусиных перьях ощущался недостаток, а пользоваться вместо них утиными возбранялось. Альфонсу приходилось подолгу искать.