Новеллы

Старуха тем временем вошла в наполненную клубами пара кухню. На деревянной табуретке стояло широкое корыто; в одном углу его клубилось паром прокипяченное, но еще не отстиранное белье, а на другом конце в белой пене неспешно плескались руки прачки; щетка без дела плавала в горячей воде. Старуха встала, прочно оперлась палкой об пол и, стиснув узкий рот, впилась взглядом в другую старую женщину. Она не проронила ни слова, только смотрела и смотрела как змея, а прачка украдкой схватила плавающую по воде щетку, выловила затонувшее на дне корыта мыло, проворно расправила подштанники и принялась тереть их щеткой. В большом котле закипела вода, выплеснулась на плиту, и брызги затрещали барабанным боем. Из футляра настенных часов выскочила кукушка и прокуковала десять раз. Старая Рачак дочиста оттерла щеткой подштанники и лишь после того отложила работу.

— Десять часов, ваша милость, — промолвила она.

Старая хозяйка осталась непреклонна:

— Отодвиньте котел, не то вода выкипит до половины и белье пригорит.

Рачак тоже давно распрощалась с молодостью. Она была из тех старых трудяг, которым любая работа нипочем: они и побелку сделают, и ворох белья перестирают-перегладят, и дров наколют, и грибов насобирают, и от выпивки сроду не откажутся. Потертая, неряшливая юбка подолом задевала ноги прачки, обутые в мужские башмаки; нос у нее был красный и в мелких бородавках, глаза тонули в глубоких морщинах, и двигалась она такими же мелкими, неуверенными шажками, как и старая госпожа. И недалеким своим умом Рачак никак не могла взять в толк, с чего бы это одной старухе без конца цепляться к другой такой же старой женщине. Потому она и решилась сказать:

— Разве нынче мне завтрака не положено?.. Или молодая госпожа сама выделит?

— Еще и стираного-то всего ничего!.. И где это видано — на работу заявляться к семи часам тютелька в тютельку… а чуть пораньше прийти, так спина переломится? Зарубите себе на носу: сегодня вы в этом доме последний раз! Зазря тратить мыло да в воде полоскаться, а в десять часов щетку бросать да завтрак требовать — хватит, хорошего понемножку… Вот ужо скажу зятю…

Старая Рачак усовестилась и потянулась было за щеткой, но потом решила настоять на своем:

— Молодая госпожа самолично мне наказала, чтобы в десять часов завтрак просить, — и уже вознамерилась идти в комнаты, к молодой госпоже за поддержкой.

Вторая старуха всполошенно схватила ее за рукав. Еще бы: с Мальчи станется накормить прислугу колбасой салями, вот ведь и в прошлый раз так густо намазала ей хлеб топленым жиром, что на добрых пять заправок хватило бы.

— Я сама дам, — и старая хозяйка, перегнув поясницу, достала из кухонного буфета хлеб; прижала ковригу к иссохшей груди и отрезала тоненький ломтик, как на господские бутерброды. Покончив с хлебом, она открыла почти опорожненный бидон с топленым жиром. Заглянула в него: глубоко, на самом дне, пенистыми холмиками стлался остаток жира; старуха схватила ложку, аккуратно разровняла тонкий слой жира и осталась довольна своей работой. Пусть-ка теперь кто сунется в бидон и попробует украсть жиру: следы ножа враз выдадут вора. Да, но ведь этой старой ведьме надобно выставить харч, а по распоряжению Мальчи, — хлеб с жиром, никак, не меньше! Сердце старой хозяйки забилось сильнее; до того жаль ей было порушить разровненную поверхность жира, что впору хоть проси прачку, чтобы удовольствовалась она пустым хлебом. Но где там: бесстыжая баба уставилась на нее, не сводит глаз, ждет подачки, как оголодалый пес. «Привыкла дома жить положив зубы на полку, — язвительно подумала хозяйка, — а на дармовщинку норовит брюхо набить…» И вдруг сама почувствовала, что вроде у нее под ложечкой сосет от голода; она спозаранку выпила полчашки кофе, пожалев для себя лишний кусок сахару и сливок. Старуха отрезала себе тоже ломоть хлеба, и ее омраченное заботами лицо просветлело, точно под лучами солнца. Выпрямив старчески дрожащий указательный палец, она принялась соскребать приставшие к стенкам бидона мелкие капельки жира. Сперва намазала жиром ломтик хлеба, уготованный для прачки, а затем и по собственному куску провела морщинистым пальцем, как бы обтирая его о хлеб. На душе становилось все радостнее: вот ведь и обе они будут сыты и жир на донышке непочатый останется; до чего же ловко она придумала соскрести жир со стенок бидона. Вскоре выяснилось, почему сия манипуляция производилась пальцем: когда прачка поднесла ко рту свой ломоть, старуха сунула в рот измазанный жиром палец и принялась сосать его подобно тому, как высасывают костный мозг. Причмокивая, мусолила она восковой, тощий палец и крохотными кусочками откусывала хлеб. Она даже облизывалась от удовольствия, как котенок, дорвавшийся до лакомства.