Новеллы

Этот Тони вечно принесет какую-нибудь новость. Вот и сегодня он сообщает, что рыбная ловля отныне запрещена. Паромщик привез известие с того берега, от графа: так как налог по сей день не уплачен, река для рыбной ловли закрыта. Можете искать деньги, где хотите, хоть на кладбище — дело ваше. Днем и ночью сторожа будут ловить всех и каждого, кто осмелится нарушить запрет. Если же таких случаев будет много, тогда он, граф, совсем закроет переправу и перестанет покупать у здешних жителей тканье — словом, пусть они себе там, на том берегу, живут как знают.

У кого-то вырывается: «Ну, нет…» — и только. Суровая судьба отучила их говорить: «Ну, нет… эдак не по правде выходит!» Конечно, не по правде, но кому какое до правды дело?

— А все же надо бы нам разок припугнуть графа! — храбрится Тони. — Надо бы показать ему, что с нас довольно, пусть и он хоть раз испугается как следует!

О, это да, уж чего бы лучше, если бы испугался граф, затрясся от страха, если бы задрожали его губы и встали дыбом волосы, — но что надо сделать для этого? Поджечь замок? Осквернить у него на глазах единственную красавицу дочь? Но замок надежно охраняют стрелки, а дочку они и не видали никогда.

Шебешта слушает молча. Голову он склонил набок: пусть кровь бушует только с одной стороны, а другая хоть немного проветрится. Только сдвигаются сами собой брови, только набухает и набухает необычайная сила — и вот он уже сотрясает колонны графского замка и тащит в зубах, ухватив за платье, графскую дочку. От этих картин его сознание мутится, и вроде бы даже не он сам, а пожирающее его пламя выкрикивает своими алыми язычками:

— Я иду к графу!

— К графу собрался? — пожимает плечами сидящий напротив старик. — Ступай себе на здоровье. Никто тебя туда и не впустит.

— Ночь на дворе, поздно, — добавляет другой.

— Да и с чего это граф испугается синильщика?

Но с Шебештой продолжают твориться чудеса: его сердце, мозг, печенка сходят с насиженных мест и пускаются в плавание, словно подмытые течением островки. Деревянные башмаки возносят его над всеми. И тут взгляд его падает на картину, висящую на стене: два бородатых рыбака, сидя в челноке, с изумлением и восторгом следят глазами за Иисусом, а он ступает нежными, босыми ногами прямо по синим волнам. Идет себе вперед, а синие волны ластятся к нему, словно ручные зверюшки.

Расхохотался Шебешта — и вот он уже в дверях.

— А ну пошли, раз я сказал! Все идите за мной, я перейду прямо так, — и ткнул пальцем в новые башмаки, — вот так перейду, пешком, как Иисус!

— Остановись, — кричат ему старики, но и сами уже тянутся следом, словно листья, влекомые ураганным порывом. А ведет всех за собой Шебешта со своей пылающей гривой, и мнится всем, что он-то сумеет перейти реку. А если уж перейдет, если все-таки перейдет «аки посуху» и скажет: «Позволь нам ловить рыбу, граф!» — что-то ответит граф Шебеште?!

И все идут следом — как же иначе! Сердца бьются учащенно, в глазах у всех — шагающий по водам Христос.

Шебешта подходит к реке, он не глядит уже, куда ступает нога, только всматривается жадно в противоположный берег, откуда падают на воду отблески фонарей, словно припасенные землей для себя звезды. Сколькими шагами перемахнет он бурную реку: двумя? тремя? Ворвется ли в замок через окно или с ходу высадит стену? Шебешта оборачивается к идущим следом, бормочет: «А башмаки-то — новые!» — и опять устремляется вперед.

Вот он подходит к самой воде, и решительно делает следующий шаг, и идет по воде, по волнам, топча прибрежную пену.

Внезапно он вроде бы оседает глубже, и течение сносит его пониже, но вот он вновь появляется из темноты и вновь шагает по гребешкам пены.

Потом раздается вопль.

И еще один. Ничего не разобрать — рот Шебешты полон воды, и он воет нечленораздельно, как зверь.

У кого-то находится огарок свечи. Его зажигают, защищая плащом от ветра, и склоняются над водой…

На другой день многие видели: что-то плывет по реке. Плывет, исчезает в водоворотах, потом показывается вновь, пока наконец не пристает к противоположному берегу в маленькой бухте.

Это был он, синильщик. Лицо его было обращено к небу, из воды торчали новые башмаки. Рот был открыт, и время от времени из него выплескивалось немного воды. Его глаза как будто все еще были устремлены на графский замок. Потом по реке пошла рябь, его слегка закружило, он покорно оторвался от берега и поплыл к морю.

1932

Перевод В. Белоусовой.

МАСЛЕНИЦА

Эде Брестовскому